— Дай маленько опомниться.
— Ну ладно, в воскресенье.
Охлупнев торопился перевезти дом, боясь, что жена может передумать и отказаться от переселения в алтайский колхоз. Он забыл, что на воскресенье назначено собрание с вопросом об Утишке, и в письме к Черепухину назвал этот день. Когда Борлай напомнил о собрании, Миликей Никандрович смущенно почесал бороду.
Не желая огорчить друга, Токушев сказал:
— Ничего, проведем собрание в понедельник. Уговорим товарища Копосова погостить у нас… Задумал переселяться — не откладывай.
В субботу в сопровождении нескольких алтайцев Охлупнев выехал в «Искру», чтобы не торопясь разобрать крышу и все приготовить к перевозке. На половине дороги он встретился с Копосовым. Секретарь аймачного комитета партии, узнав о перемене, строго заметил:
— Не дело, товарищи. Не дело. — И принялся втолковывать: — Вы посмотрите, что получается: завтра народ соберется твое новоселье праздновать. На правах колхозника и Утишка может прийти. И, как говорится, всю обедню испортит.
— Понятно, все от моей оплошки. — Миликей Никандрович хлопнул правой рукой по коленке. — Надо было, гром его расшиби, Утишку раньше выгнать!
Потянув за повод, он повернул коня.
— Нет, ты, поезжай своей дорогой, — сказал Копосов, там уже тебя ждут, а товарищи вернутся со мной. Собрание проведем сегодня.
Охлупнев ехал, опустив голову.
«Давно бы надо с этого волка сдернуть овечью шкуру. Прохлопали. А теперь стыдно Федору Семеновичу в глаза смотреть», — огорченно думал он.
Оглянувшись, Миликей Никандрович увидел, что один из алтайцев, которых Копосов позвал с собой, мчится в колхоз. Посыльный! Спешит сказать Токушевым, чтобы сзывали людей на собрание. Жаль, что оно состоится без него, Миликея Охлупнева!
Собрание открылось на лужайке возле сельсовета. Люди расположились на земле. Утишка осторожно присел позади всех.
Сенюш, избранный председателем, сидел на верхней ступеньке крыльца, по одну сторону его — Аргачи с бумагой для протокола, по другую — Копосов.
Солнце спускалось за хребет, и сопки отбрасывали в долину длинные тени. Утишка сидел спиной к закату. Его лицо, сливаясь с плюшевой оторочкой шубы, казалось черным.
Борлай напомнил колхозникам о всех проделках Утишки. Жил он всегда по указке Сапога и сейчас тайком его волю выполняет. Сам стал кулаком. Работников завел, притесняет их. Какой он колхозник, всю артель мутит!
Выслушав обвинения, Утишка вздохнул с облегчением: председатель не упомянул и половины того, что он натворил. Самое главное, не было обвинения в смерти Карамчи.
«Как мне вести себя? Может, сказать, что Сапог попутал? Исправлюсь, мол, все сделаю, что велите… Нет, сейчас уже не поверят. Это все Копосов распознал. Не лучше ли уйти с собрания, пока не поздно?» — мелькали беспокойные мысли.
Федор Семенович встал.
— Я вам напомню, товарищи, алтайскую сказку про жеребенка и волка: «В один ясный солнечный день жеребенок приотстал от табуна. Видит, на лугу валяется кто-то серый. На зайца не походит. На козленка не походит. Кто там такой? Интересно взглянуть. Жеребенок побежал туда, с каждым шагом все дальше и дальше отходя от табуна. А волк поджидает его. Подошел жеребенок совсем близко. Волк вскочил, прыгнул и вцепился ему зубами в горло…» — Повысив голос, Копосов продолжал: — Вот так действовал Утишка. Вы его, этого волка, даже пустили в свой табун. А мы недосмотрели, не помогли сразу разобраться и выгнать вон. Надо сделать это сейчас.
— Правильно, товарищ Копосов!
— Гнать его! — кричали алтайцы, сжимая кулаки.
Утишка поднялся и пошагал в сторону леса. Иногда он останавливался и, не оглядываясь, прислушивался: его никто не преследовал.
Густая тень, отбрасываемая сопкой, быстро передвигалась в долину. Вскоре Утишка оказался за ее чертой и исчез в темноте.
Указав в ту сторону, Копосов предупредил:
— Посматривайте за каждым его шагом. Будьте настороже. Мы вас поддержим. Партия с вами — против кулаков и подкулачников, против баев. Мы не обороняемся, а наступаем, и мы победим.
Длинной вереницей двигался обоз. На возах с бревнами, плахами и тесом сидели старые приятели Охлупнева по «Искре». Вихрастый парень, Ваня Черепухин, племянник Евграфа Герасимовича, играл «Подгорную». Сам Евграф Черепухин ехал верхом на гнедом иноходце и говорил своему спутнику:
— Теперь уж насовсем, Миликей… Жалко мне с тобой расставаться — а что поделаешь? Надо.
— Надо, Евграф… В гости будете приезжать, помогать как шефы.
— Об чем разговор! Перед партией слово дали. — Указав черенком плетки на переднюю телегу, Черепухин сообщил: — В подарок вам идет. По решению правления выделили.
— Спасибо.
— Ты приглядись к ней, она еще совсем новенькая, на железном ходу.
— Образчиком будет. Кузница у нас есть, а за кузнеца я сам ответствую.
Подводы разгружались в излучине реки. Там уже были приготовлены камни под углы и мох для пазов. На кладку бревен каждой стены встало по нескольку человек, и еще остались люди, чтобы настилать пол, ставить косяки, навешивать двери и наличники. Черепухин вызвался «сбить» из глины печь.
— Уж я тебе, Ивановна, такую жаркую сколочу, что век будешь поминать меня добрым словом, — сказал он.
Копосов тоже не оставался без дела — то подсыпал глины, то укреплял опечины.
Даже бывалые люди, знающие великую силу слаженной дружной работы, были поражены, с какой быстротой подымался и рос дом Миликея Охлупнева. Солнце едва успело коснуться острой вершины самой высокой горы, а кирпичная труба уже была выведена над крышей, и Черепухин внес в дом охапку стружек.
— Сейчас дым пущу, — пообещал он и предупредил хозяйку: — А дым без горячего не бывает.
Через несколько секунд из трубы повалил дым. Маланья Ивановна, торжественно перешагивая через порог, вошла в дом с кувшином пива в руках.
А на берегу реки уже горели костры. Жарилось мясо куранов. Гости располагались под кедром за длинным столом, сколоченным из досок. Макрида Ивановна и Яманай помогали расставлять тарелки с хлебом и курутом, с мясом и солеными огурцами. Появились чайники с пивом. Байрым, Сенюш, Тохна и еще многие колхозники принесли тажууры с аракой.
Копосова усадили под кедром так, чтобы он был виден всем. Федор Семенович не меньше самого хозяина был рад празднику, — с этого дня Миликей связывал свою судьбу с алтайским колхозом, и за развитие земледелия здесь можно оставаться спокойным. Он сказал:
— Дорогие друзья мои! Первую чарку полагается пить за новоселье. Но я хочу нарушить этот обычай. За новоселье выпьем потом. А сейчас — за дружбу. За хорошую, сердечную дружбу русских и алтайцев! Вот вы сидите за одним столом, как братья. Ваш труд сегодня равен чуду: перевезли и в один день поставили дом!..
Люди поднялись на ноги, ударили в ладоши.
Осушив стаканы, сели на свои места.
Охлупнев не притронулся к своему стакану.
— Не узнаю тебя, Миликей, — рассмеялся Черепухин. — Не похоже на Охлупнева.
— Зарок соблюдаю.
