двигаясь к дереву, протирали глаза, всматривались:
— Нет крови.
— Ни одной капли! Люди все здоровехоньки! Вот тебе и дух! — крикнул Содонов, захохотал нарочито громко и, выдернув топор из-за опояски, подскочил к дереву.
Лиственница начала вздрагивать чаще. Борлай посмотрел на Содонова и рассмеялся:
— Руби, Бабинас, духа смелее!
Неподалеку на камне стоял Тюхтень, смотрел на вершину дерева и умоляюще повторял:
— Покажись, — жертву принесу.
Рубахи на Борлае и Бабинасе взмокли от пота. Алтайцы арканами обмотали могучий ствол и начали дружно раскачивать. Лиственница пошатнулась, как бы надорванно крякнула и, круша молодые деревья, грохнулась на землю. Люди окружили ее, словно муравьи палку, брошенную в муравейник.
Два топора, звонко перекликаясь, обрубали сучья. Люди осматривали их и отбрасывали в стороны.
Вот топоры дошли до самой чащи, которую старики считали гнездом «хозяина долины».
— Нет духа.
— Наверно, ошибся Шатый. Где-то на другом дереве живет хозяин. А может, в скале, — бормотал Тюхтень.
Люди толкались возле очищенной лиственницы и пожимали плечами.
— Как же так, нет ничего?
На опушке леса Содонов догнал Борлая, долго шел рядом с ним, покашливая, наконец сквозь зубы спросил:
— Много пахать собираетесь? Сеять сколько?
— Сколько успеем.
— Ячмень или пшеницу?
— И пшеницу и ячмень. Даже картошку посадим.
— Я не пробовал картошки.
— А нам из «Искры» привозили. Вкусная! Многие уже ели.
— Я тоже хотел сеять, да одному ничего не сделать.
«Ждет, когда я позову обратно. Торопиться незачем. Пусть поймет, что зря ушел от нас. Не верил, что мы будем хорошо жить. Теперь пусть маленько походит да попросит колхозников — крепче обоснуется! Обожду», — решил Борлай, а спутнику посоветовал:
— Вместе с кем-нибудь посейте.
— Нет, спору много будет. Хуже, чем в колхозе.
Содонов задумчиво мял свою густую бороду.
— А вы знаете, что ваши колхозники делают? — заговорил шепотом. — Утишка подрядил батрака… будто бабе ячменя посеять… А нанимал сам, я знаю. И андазын сам делал. Сегодня пашут.
— Вот так колхозник! Ладно, разберемся во всем.
Они спустились в долину. Там глубокие борозды разрезали луг, словно шелковую шубу земли распахнули: золотистые одуванчики по бокам — как дорогие пуговицы. Земля дышала, теряя легкую испарину.
Борлай вступил в борозду:
— Как глубоко берет плуг! Хорошо!
Миликей Никандрович, поравнявшись с ним, остановил коней и схватил полную горсть жирного чернозема:
— Погляди, Борлаюшка, землица-то какая! Крупитчатая! Хлеб тут подымется, как квашня на хорошей опаре.
— Колхозу надо много хлеба, — сказал Токушев. — В колхозе для всех жизнь будет светлой, как летний день в долине.
К ним подходил Утишка Бакчибаев. Повернувшись к нему, Борлай спросил жестким голосом:
— За сколько батрака нанял?
— Какого батрака? — Утишка растерянно выпучил свои круглые, бурые, бегающие по сторонам глаза. — Я не нанимал. Это баба с дурости придумала.
— А-а, правду говорить не хочешь, байский пособник! — крикнул Токушев.
— Я новой жизни помощник! — Утишка ударил себя кулаком в грудь. — Ты меня не оскорбляй.
— Да ты сам в баи лезешь. Я на собрании вопрос поставлю. Мы тебя из колхоза прогоним.
Их окружила толпа. Многие слышали этот спор, и Борлай задумался: правильно ли он поступил, пригрозив исключением? Чумар Камзаев мог бы ответить на этот вопрос, но он уехал в город учиться. Секретарем ячейки стал Сенюш Курбаев. Надо было поговорить с ним, посоветоваться с Байрымом, с Климовым, с остальными коммунистами, съездить в аймачный комитет партии…
Утишка продолжал кричать:
— Я не уйду! — Даже решил припугнуть: — Меня прогоните — другие сами уйдут от вас.
К ним приближались лошади, тянувшие плуг, и Миликей Никандрович предостерегающе крикнул:
— Эй, посторонитесь! Мешаете борозду вести. — Борлая он упрекнул: — Председатель, не вовремя собрание затеял.
Толпа отхлынула в сторону, и Токушев пошел за плугом. Бабинас Содонов шагал по пласту.
Оглянувшись, Тохна увидел его и крикнул с коня:
— Отец, хорошо мы пашем? А ты сбежал от нас.
Содонов хмуро опустил голову.
Миликей Никандрович одной рукой держал рогаль плуга, а сам посматривал на алтайцев, шагавших справа и слева.
— Землица крепкая. Боронить за плугами не успеем. А мы так: которую сразу засеем, а которую под пар для будущего года, — звенел он. — Годика через два засыплем хлебом! Вот помяните меня, засыплемся!
Алтайцы руками мяли землю, мерили глубину борозд и хвалили работу.
По жирным пластам вышагивали грачи, внимательно высматривая червей.
Поздно вечером Борлай ехал в Агаш. С Копосовым он встретился на дороге. Секретарь аймачного комитета партии спешил в соседнюю долину, где алтайцы тоже впервые начинали сеять хлеб.
Они пожали друг другу руки, и Борлай, повернув коня, поехал рядом. Их заседланные кони шли шагом и спокойно покачивали головами.
Токушев подробно рассказал о всех поступках Бакчибаева и о своем отношении к нему. Не раз у него возникала мысль о том, что этот человек не помогает, а мешает колхозу.
— А почему же ты молчал? — упрекнул Копосов. — Почему не рассказал раньше?
И тут же мысленно перенес упрек на себя: «А почему ты сам не присмотрелся к этому лжеколхознику? Не заметил? Тебе не сигнализировали?.. Это не оправдание».
— Я думал: одного погоним — другие, хорошие люди, не пойдут в колхоз, артель не будет расти, — признался Борлай.
— Наоборот, дорогой мой, прогоните Утишку — артель будет сильнее. И хорошие люди к вам скорее придут, — говорил Копосов. — Запомни, врага нельзя подпускать к порогу. А вы позволили в дом забраться. И мы тоже проглядели.
— Готовьте собрание, — сказал он в заключение. — Я к вам приеду. И сельсовету помогу разобраться во всем. По налогам этому Бакчибаеву, видать, полагается твердое задание. Его место в списке лишенных голоса, а не у вас.
Борлай успокоился. Если раньше он колебался, то сейчас понял, что начал действовать правильно.
Простившись с Копосовым, он, ободренный этой короткой беседой, поскакал домой.
На краю полосы лежали мешки с пшеницей. Миликей развязал самый большой мешок и, зачерпнув зерно, попробовал его на зуб.
