Вернулся хозяин и угостил гостей трубкой. Она была новая, только что обкуренная. Борлай долго вертел ее перед глазами, всматриваясь в каждую извилину рисунка на медном пояске, в каждую царапину на древесине: трубка походила на ту, что была найдена у разрушенных аилов.
Таланкеленг настороженно ждал, готовый протянуть за ней руку.
— Хороша трубка! Ты большой мастер ножом работать, — похвалил Борлай и спросил: — Много ты сделал таких трубок?
— Зачем человеку много трубок? — Хозяин аила пожал плечами. — Одной хватит.
Приняв возвращенную трубку, он так торопливо сунул в рот черемуховый чубук, что даже зубы щелкнули. Покуривая, смотрел в огонь, и вытянутое вниз лицо со вздернутым носом блестело, будто раскаленная бронза. Низкорослая, как бы придавленная фигура его теперь казалась еще сутулее.
Посматривая на него, Токушев продолжал:
— Такую трубку можно сделать в подарок другу…
— Я ни для кого не делаю, — резковато ответил Таланкеленг и поспешил перевести разговор на другое. — Утром я собираюсь кочевать к вам, — сообщил он.
— К нам?! — удивленно переспросил Борлай. — А от нас народ откочевывает, говорят: «Несчастливая долина».
— Я приеду — будет счастливой.
— Ты, хозяин, к утру позови соседей. Откочевывать можешь послезавтра, — попросил Суртаев.
В эту ночь Борлай долго не мог уснуть, думал о Таланкеленге:
«Однако его трубку я поднял у развороченного аила?.. И шапка у него из козьих лап, а кисть на ней пестрая… И тогда я видел пеструю кисть…»
На рассвете сон незаметно закрыл его глаза. Пробудился он, когда в аил вошел сухоплечий человек среднего роста в желтой шубе с лисьим воротником и в беличьей шапке с малиновой шелковой кистью. В сивой бородке, похожей на кедровую ветку, виднелась жесткая черная щетина. Глаза желтые, маленькие — лисьи. Когда он перешагнул порог, хозяин и хозяйка, шумя заскорузлыми шубами, почтительно вскочили. Токушев спросонья тоже было метнулся вверх, но, разобравшись, снова сел к огню и виновато посмотрел на Суртаева. Смущенный взгляд говорил: «Это по старой привычке».
Сапог Тыдыков сел рядом с Борлаем и дарственным жестом предложил ему свою серебряную монгольскую трубку с тяжелым чубуком из темно-зеленого нефрита. Токушев отвернулся.
«Молодец, мужик!» — мысленно похвалил его Суртаев и задумчиво провел рукой по лбу: «Как прогнать зайсана? Главное, он еще не лишен голоса. И народ мы еще не успели высвободить из-под его влияния».
Сапог покосился на Токушева и громко, назидательно сказал:
— Когда люди бросают курить, они все равно трубку принимают, чтобы передать другим. Так старики учили!
Борлай молча достал из-за голенища кожаный кисет, набил свою трубку и закурил.
— Ха, дуракам закон не писан! — насмешливо выпалил Сапог и высокомерно задрал подбородок.
К нему подскочил Таланкеленг, почтительно принял трубку, глотнул из нее разок и с поклоном подал Суртаеву. Филипп Иванович решительно отвел его руку и посоветовал:
— Верните тому гражданину. Мой друг Борлай Токушев и я не желаем пользоваться его умом. У нас своего достаточно. И табачок у нас не хуже.
Вошло несколько человек — соседи Таланкеленга, приглашенные на беседу. На мужской половине сразу стало тесно.
Сапог решил, что настало самое удобное время для разговора с кочевым агитатором. Поглаживая бородку и поблескивая лисьими глазками, он начал:
— Слышал я, что вы приехали организовывать курсы для народа? Хорошее дело! Учить надо кочевников. Передавайте им ваши золотые слова.
Суртаев смотрел на костер и хмуро сводил брови.
Сапог сменил торжественный тон на деловой.
— Куда велишь приезжать народу на курсы? — спросил он.
— А это вас, гражданин, не касается, — резко ответил Суртаев и посмотрел таким уничтожающим взглядом, что Сапог растерялся и стал в два раза быстрее гладить бороду. А когда пришел в себя, приподнял подбородок, прикрыл похолодевшие глаза тяжелыми веками и горделиво сообщил:
— Я спросил не ради пустого интереса. Надо же мне знать, куда направлять своего сына.
— Не утруждайте себя зря.
— Мой сын — грамотный человек. Один во всей долине. Он будет вам помогать.
— Мы в помощи баев не нуждаемся.
— Я — равный со всеми человек. У меня такие же права.
— Равный, говоришь? — спросил Суртаев, едва сдерживая ярость. — А что ты сегодня ел? Баранину, молодого жеребенка? Так? Это ясно всем. А что ели твои пастухи? Чаем кишки полоскали. Так?
Несколько человек кивнули головами, а от самого порога послышался голосок:
— Так.
— А почему такая разница? — Суртаев обратился к присутствующим. — Ведь работают они, а ты лежишь. У них ничего нет, а у тебя — табуны. Они голодные, а ты мясо жрешь.
— Видят все, как я разъелся, — ухмыльнулся Сапог и повел сухими плечами. — Во мне жиринки не найдешь.
— С волка тоже сало не топят, а ведь он баранов ест.
Сапог вскочил и, погрозив кулаком, метнулся к двери. От порога он крикнул:
— Ответишь за это оскорбление, гражданин кочевой агитатор. Я в суд подам!
Аил вздрогнул от удара двери, и в костре заметались языки пламени.
Когда шаги Сапога затихли, Суртаев, заканчивая мысль, сказал:
— Богат он потому, что грабил вас.
Все переглянулись. Еще никто в горах не осмеливался назвать Сапога грабителем.
— Вы работали, а он почти все забирал себе. Пастуху — одного ягненка, себе — двести. Так было?
— Так, так… — отозвалось сразу несколько голосов.
— А теперь этому приходит конец. Партия — за народ, за бедняков, за тех, кто живет своим трудом. Партия — против баев. Она во всем поможет вам…
Заговорили о курсах. Молоденький остроносый паренек, до сих пор сидевший молча возле самой двери, спросил, можно ли ему приехать на то новое стойбище, где Суртаев собирается учить людей.
— Ты пастух? — спросил Филипп Иванович. — Работаешь батраком у Сапога?
Паренек кивнул головой.
— Тебе хозяин сказал, чтобы ты записался?
Паренек недовольно повел плечами:
— Если нельзя, так я не поеду.
Суртаев спросил Таланкеленга про отца паренька.
— Чоман всю жизнь у Большого Человека коров пас. Хороший был пастух! — ответил Таланкеленг. — Аргачи в отца пошел!
— Расторопный парень!
— Честный! Старательный! — нахваливали соседи.
Суртаев на минуту задумчиво свел брови, а потом взглянул на паренька и согласился:
— Ладно, приезжай в нижний конец долины.
Тут же он передал ему деревянную бирку с зарубками:
— Каждый день срезай по одному бугорку. Когда палочка будет гладкой, являйся к нам.
Аргачи взял палочку и спрятал в кисет с табаком.
Суртаев с Токушевым проехали по всей долине и теперь подымались по узкому урочищу «Медведь не пройдет», стиснутому каменными громадами.
Возле ручья, бурлящего посредине полянки, стоял аил… Рядом — маленькая изба, крытая землей, с
