вершиной Боруса. Тот, правда, много ниже. Но в облике тех и этих гор немало общего. И там, и здесь они манили к себе: побродить бы по тропинкам, окунуться в тишину лесов, послушать лепет ручейков среди камней, принакрытых бархатистым мхом. Горы успокаивают душу. Скорей бы отправиться туда, отдохнуть от меньшевистских дрязг. А потом снова… Снова борьба.
В трудные минуты казалось — меньшевики пытаются затравить. Даже в письмах кое-кому писал об этом. Пожалуй, зря писал. Вот Лепешинский смешными карикатурами говорит обратное: мышам будет крышка! Книга «Шаг вперед, два шага назад» делает свое дело в России, ее читают всюду в комитетах и кружках. И они, большевики, скоро соберут свои новые силы. И уже не для тихого шага вперед — для решительного натиска.
Однако не время для раздумья. Не свалиться бы опять, как прошлый раз, с велосипеда. Там колесо застряло в углублении трамвайного рельса, здесь… фонарные столбы, крутые ложбинки дождевых стоков. Для раздумья хватит времени среди альпийских высот.
Улицы тихие, чистые, как пол в квартире. Дома серые, по пять да по шесть этажей. Похожие один на другой. А озеро радует глаз. Вон по нему уж слегка разлилась голубизна.
По неширокому мосту переехал светлую Рону у ее истока и помчался по улочкам старого города, где хмурились древние дома. Стены их исполосованы, словно щеки стариков морщинами, серым лишайником, уцепившимся за не заметные глазу трещинки.
А вот и центр. Университет. Знакомая широкая лестница. Полуколонны между трех центральных окон на втором этаже. Поблизости неохватные платаны, дорожки, пестрые клумбы…
Дальше — милая Каружка, улица, где на каждом шагу можно встретить россиянина. Если не эмигранта, то студента, а чаще всего стайку девушек, которым на родине дикими законами прегражден путь в университеты.
Промчался по улице Каруж из конца в конец, почти до самой набережной быстрой Арвы, несущей свои воды от Монблана; прислонил велосипед к стене шестиэтажного дома, снял связку книг с багажника и остановился перед дверью между больших окон, явно предназначенных архитектором для витрин магазина. В такую раннюю пору никто не наведывался в недавно открытую столовую большевиков, ставшую для них своеобразным клубом. Позвонил. Послышались торопливые легкие шаги. Открыла сама Ольга Борисовна.
— О-о, Владимир Ильич! Входите, входите!
— Извините, что я так рано.
— Какой разговор… — Подала было руку, но, спохватившись, сначала обтерла передником. — В муке запачкала… Вот теперь здравствуйте! Всегда рады вам. Пантелеймон пошел за мясом, скоро вернется. А я, знаете, решила сегодня ради субботнего дня побаловать своих столовников пельменями.
— Небось по-сибирски? Из трех видов мяса?
— Едва ли. Дороговато будет. Скорее всего только из говядины, разве что немного свинины. Пусть, думаю, чувствуют, что эта комната для них как бы частица родины.
— А я вот привез свой первый вклад в библиотеку.
Ольга Борисовна приняла связку, положила на ближнюю полку стеллажа.
— Пантелеймон разберется, расставит по отделам.
— Интересно, сколько же у него обязанностей? И секретарь в Совете партии, и библиотекарь здесь, и посыльный на рынок, в магазины. Я догадываюсь, что и посуду моет.
— Иногда помогает. Если я не управляюсь… Хорошо, сейчас лето. А настанет зима — мне надо будет успевать на лекции в университет. Хотя бы на самые основные.
Из боковой комнатки выбежала Оленька, тряхнула кудряшками с бантами из розовой ленты и, подпрыгивая, подала книжку в яркой обложке.
— Дядя Володя, сказку прочитайте.
— А ты сама?
— Не умею… Она французская.
— Беда с ней, — вмешалась мать. — Наши сказки, какие были, все перечитала. Новых достать не можем. А по-французски ей…
— Мы напишем родным. Надя или я. Мама у меня сверхобязательный человек, пришлет, хотя у нее сейчас…
— Знаю, знаю. И сочувствую. Все еще приходится носить по четыре узелка к тюремным воротам?
— Да. Но я надеюсь…
— А я поражаюсь мужеству Марьи Александровны. При ее возрасте…
— Дядя Володя! — Оленька теребила за рукав. — Дядя…
— Оля, не будь такой нетерпеливой, — строго сказала мать; вспомнив про стряпню, кивнула головой в сторону кухни. — Извините, тесто ждет.
Владимир Ильич поднял девочку, тепло глянул в васильковые глаза. Большая выросла! Вспомнил, как в селе Ермаковском, под самыми Саянами, качалась Оленька в люльке. Вспомнил, как, возвращаясь из ссылки, родители привезли ее в Минусинск в мешке из заячьих шкурок и все-таки простудили. Тогда искал доктора для крошки. А теперь вон какая! Года через два в школу. Если здесь, то во французскую, и сказки французов ей полезно знать. А если… Да, конечно, к тому времени они все вернутся в родную страну — революция близка… Опуская девочку на пол, пообещал:
— Будут у тебя наши русские сказки. Будут.
Вошел Бонч-Бруевич, положил связку книг на стол, провел рукой по бороде, протер очки платком.
— Кого я вижу! — Пошел навстречу Ленину, широко раскинув руки. — Не думал встретить вас здесь так рано. Я-то сосед, а вы — через весь город. Здравствуйте!
Оленька закуксилась:
— Опять…
Ленин погладил ее мягкие волосы; слегка нагибаясь, пообещал:
— Обязательно прочитаем сказку. Вот только поговорю с дядей Володей. — И, повернувшись, схватил руку Бонча. — Ко времени встреча, дорогой Владимир Дмитриевич! Я как раз собирался заглянуть к вам. Как здоровье Веры Михайловны? Как малышка? На лето никуда не собираетесь из Женевы? Понимаю, дела не отпускают. А я хочу немножко прибавить дел и забот. Совсем немножко. — Оглянулся на девочку. — Оленька, извини, я быстро освобожусь.
Вместе с Бончем Ленин подсел к столу, рассказал, что собирается с Надеждой пешком походить по горам, быть может, целый месяц.
— Пешком — это хорошо. Отдохнете. А тут, если что…
— Вот я и хотел попросить: приберегайте все новенькое, что может пригодиться партии. Мы дадим адреса — напишете, если будет что-нибудь неотложное.
— Буду сообщать обо всем, — кивнул Бонч лысеющей головой. — И почту перешлю. И в случае надобности приеду потолковать. Куда укажете.
— Отлично. — Ленин снова пожал руку Владимира Дмитриевича. — Надеюсь на вас и на Пантелеймона Николаевича.
— И у меня есть разговор, — начал Бонч о самом заветном. — Издательство бы нам свое.
— Представьте себе, я думал об этом же. Большевистское издательство. Но пока без официальной марки.
— Да, как бы частная фирма — Ленин и Бонч-Бруевич.
— Лучше наоборот — Бонч-Бруевич и Ленин.
— Я готов хоть сегодня. Дело за деньгами.
— Достанем. Горький поможет. И Феномен. Обещали.
Оленька продолжала подпрыгивать с книжкой в руке, и Владимир Ильич, тронув пальцы собеседника, поспешил завершить разговор:
— Вернусь из похода по горам — все обсудим, уточним. А сейчас извините. — Взял девочку за руку. — Сейчас время сказке.
В комнатушке Лепешинских усадил ее себе на колене, начал читать и переводить слово за
