словом.
Входная дверь распахнулась, и на всю столовую загудел голос Лепешинского:
— Борисовна, какое мясо я тебе купил! Самое пельменное!
— Ох, уж папка! — Девочка спрыгнула на пол, захлопнула дверь. — Вот. Не будет мешать.
Владимир Ильич подхватил ее и снова усадил себе на колено.
Дочитав сказку, ласково похлопал по плечику.
— Перерыв. Мне надо поговорить с твоим папой.
— А потом еще почитаете? Ладно?
— Обязательно.
Вернулся в столовую. Навстречу, утирая полотенцем руки, шел Лепешинский.
— Я так и думал, что вы у нас. Не может Ильич не приехать.
— А что случилось? — нетерпеливо спросил Ленин, не выпуская руки друга. — Что-нибудь плохое? Хотя хуже того, что уже нагадили господа меньшевики, кажется, и быть не может.
— Как, вы еще не знаете? Они выпустили новый номер «Искры».
— Испохабленной «Искры»? И что же там?
— Новая статья пономаря Мартушки, — ответил за Лепешинского Бонч, повернувшись от стеллажа, где расставлял принесенные книги. — Без подписи, понятно. Но стиль его.
— Не пономаря, а базарного рубщика мяса. Из какой-нибудь Елабуги, — поправил Лепешинский Владимира Дмитриевича — и снова к Ленину: — Истерическая брань. Вы и бонапарт, вы и якобинец.
— Это уже не новость. — Ленин уткнул себе кулаки в бока. — Пусть якобинец, но только по методам революционной борьбы. И идущий с рабочим классом.
Лепешинский, достав газету, указал перстом на статью, ждал, пока Владимир Ильич пробежит глазами по ее строкам.
— Дико! — проронил Ленин; развернув газету, как бы схватывал заголовки статей и заметок. — Потеряли последние остатки совести!
— Будете отвечать? — спросил Пантелеймон Николаевич.
— Такое нельзя оставить без ответа, — добавил Бонч-Бруевич, подходя к ним.
— Отвечать Мартову на каждую статью? Нет. На всякую брань не начихаешься. Но эта статья — лишнее доказательство той истины, что на мир с меньшевиками надежды нет. Да и не может быть мира с оппортунистами. Только война. Убеждение на них не действует. А что касается ответа… Есть же ваш карикатурный триптих! Покажите-ка.
Лепешинский пошел в комнатку за листом ватмана. Ленин сказал ему вслед с острой усмешкой:
— Говорят, за этот триптих «тамбовский дворянин» готов вызвать вас на дуэль!
— Пусть посмеет! — Ольга Борисовна, повернувшись от кухонного стола, погрозила кулаком, белым от муки.
— Приму вызов, — сказал Лепешинский, едва сдерживая смех. — Изображу его мушкетером! — Тряхнул головой. — Нет, много чести. Будет у меня уважаемый Георгий Валентинович красоваться в мундире исправника. В меньшевистском полицейском участке. А подчаском у него будет юркий Троцкий! Вот так!
Вдоволь насмеявшись при виде ловко нарисованных меньшевистских мышей и премудрой крысы Онуфрия, Ленин задержал взгляд на голове Аксельрода, смертельно придавленного лапами кота, и усмешка вмиг слетела с его лица.
— Тут нет ни грана политической сатиры. По-моему, не надо напоминать старику о его кефирном заведении. Это у него не от легкой эмигрантской жизни. Можно его понять.
— Ну что же… — Лепешинский почесал в бороде, а Бонч поспешил поддержать Ленина:
— Да, пожалуй… — И принялся рассказывать: — Я… да не только я, но и другие большевики советуют автору перерисовать литографскими чернилами и напечатать тысячи две… Может, и больше.
— Узнаю издателя! — улыбнулся Ленин. И опять к Лепешинскому: — И это обязывает умолчать…
— Бог с ним, с кефиром, — вздохнул Пантелеймон Николаевич. Припомнил поговорку Аксельрода: — Напишу так: «Я это предвидел…»
И все расхохотались.
Жалея старого человека, бывшего единомышленника, они, понятно, не знали, что в те дни Аксельрод с удовольствием читал и перечитывал письмо своего давнего друга Потресова, который спешил порадовать полученной от Каутского грозной статьей против большевиков для их меньшевистской «Искры». «Итак, — писал Потресов, — первая бомба отлита и — с божьей помощью — Ленин взлетит на воздух. Я придавал бы очень большое значение тому, чтобы был выработан общий план кампании против Ленина, — взрывать его, так взрывать до конца, методически и планомерно». И сам задумывался: «Как бить Ленина, вот вопрос».
Оленька все еще кружилась возле них с книжкой в руке. Мать отняла у нее сказки и повела к кухонному столу.
— Помогай раскатывать сочни. Учись. И вы, — оглянулась на трех собеседников. — Кто умеет… И у кого есть время… Пельменей-то надо много. Сбрасывайте пиджаки и…
Лепешинский уже засучивал рукава. Бонч, поправляя очки, сказал, что сходит за женой — пусть та перенимает пельменную премудрость. Ленин, отходя к стеллажу с книгами, извинился:
— Одну минуту, я только посмотрю, чем Владимир Дмитриевич пополнил нашу библиотеку.
2
К путешествию все готово. Елизавету Васильевну, тосковавшую по родине, проводили в Питер. Квартиру освободили, — осенью найдут другую, поближе к центру Женевы. Рюкзаки заполнили до самых завязок. Прихватили с собой путеводитель Бедекера, несколько литературных новинок и толстенный французский словарь. Надежда положила также французскую книгу, перевод которой ждало издательство.
— На досуге, может быть, переведу хотя бы два-три десятка страниц.
— На досуге? — скептически улыбнулся Владимир. — У нас не будет досуга, все время займет любование альпийскими красотами.
— И о меньшевиках — ни слова?
— Ни единого. Зачем же портить пейзажи? И ни о каких делах, Надюша, не говорить. И не думать. Целый месяц!
— Что-то не верится.
— По возможности не думать.
— Но ты же просил Бонча и Лепешинского писать до востребования по нашему маршруту.
— Ну, это на всякий случай… Вдруг да вести из Киева о наших. Должны бы их освободить из узилища, как называет тюрьму Пантелеймон.
До Лозанны доехали на пароходе. Там остановились на неделю в дешевом пансионе. И туда долетела до них радостная весточка: Маняша освобождена.
— Теперь на душе немножко спокойнее, — сказал Владимир, провел рукой по лицу, как бы снимая крайнюю душевную озабоченность. — За маму спокойнее. С узелками к тюремным воротам будет ходить Маняша.
А Надежда уже обмакнула перо в чернила.
«Дорогая Марья Александровна, — писала она. — Как я рада! Теперь бы Аню только поскорее выпустили…»
Перо вдруг замерло на этом. Оторвав глаза от бумаги, задумалась:
«А Тоню?.. Неужели и против нее есть какие-нибудь улики? Вот Дмитрию труднее. Дознаются, что был делегатом съезда, могут надолго…»
Чтобы не волновать мужа, сдержала вздох. Он не теряет надежды, что всех освободят. Дмитрий
