48
Андрей стряхнул снег с рукавицы, натянул поводья, Перед ним лежала болотистая марь, запушенная молодым снегом. Под белыми кочками ещё чернела сморщенная тонким ледком вода. Было тепло, и снег валил такими клочьями, что за его живой завесой едва виднелись чёрный лесок по ту сторону болота и приземистые горы за ним. В этих горах ожидал Андрея Чулков: нужно было осмотреть участки для новой разведки. Они закончили свою работу на Звёздном, и теперь там хозяйничали Ветлугин и Анна.
Андрей вспомнил приезд Чулкова с образцами найденной руды, красавицу-канаву на Долгой горе и то гордое и радостное оживление, которое было в первые дни открытия. Теперь всё понемногу улеглось. Андрей чувствовал себя уверенно, но радости уже не было.
«Сгрохают они там заводище!» — подумал он о Ветлугине и Анне и осмотрелся по сторонам.
Он проезжал здесь два раза прошлым летом, но снег, щедро лепивший свои хлопья на что ни попало, совершенно изменил вид окрестности. Андрей хорошо помнил только то, что ехать надо было прямо на черневший впереди островок, а там уже начиналась возвышенность, тоже болотистая, но поросшая крупным, редким лесом.
— Тропа где-то здесь, — пробормотал Андрей и тронул с места Хунхуза.
Следы конских ног, налитые чёрной грязью, остались не надолго на опушке, где торчали хилые берёзки, облепленные мягкими комьями снега. Анна сама предложила Андрею взять для этой дальней поездки её лошадь вместо его захромавшего Коршуна.
«Тропа где-то здесь», — вспоминал Андрей.
Он-то не совсем доверял чутью горячего Хунхуза, хотя и отдавал должное его смелости.
Торопливо выдирая ноги из чавкающей грязи, талой под снегом, Хунхуз уверенно пробирался по болоту; раздирал широкой грудью спутанные кусты, шагая по крупному «могильнику». Но он упрямо направлялся на пропотевшее от подземных ключей озерко, где ржавая вода окрасила желтизной падающий в неё снег, — и вот нервы Андрея не выдержали. Он совсем не помнил, чтобы на пути стояла такая широкая мочажина, — Правда, они были раскиданы по всей равнине, но меньше, незаметней. Конечно, левее, там, где кочки торчали чаще, должна была пролегать тропа, по которой он ездил летом.
Пустив в дело плеть, Андрей с трудом заставил толстокожего Хунхуза свернуть с облюбованного им направления.
Хунхуз, неохотно подчинившись, пошёл так же смело, но острые уши его, поставленные торчком над стриженой гривкой, стали мигать настороженнее, и в его оскаленной, с трепещущими ноздрями морде появилось волчье выражение. Широко расставляя ноги, он переступал по кочкам, которые оседали под двойной тяжестью лошади и человека и, сбросив пухлые шапки снега, снова выпрямились, косматые от жёсткой тёмнорыжей осоки.
Андрей проехал еще и оглянулся: дальний лес теперь едва виднелся в снегопаде, но чёрная полоса, обозначавшая путь лошади, ещё темнела отчётливо.
«Хорошо, что я свернул его сюда», — подумал Андрей, но вдруг странно осел книзу вместе с седлом.
Скошенный назад выпуклый чёрно-лиловый глаз Хунхуза смотрел на него.
«Ну, что теперь будет?» — просто спрашивал взгляд остановившейся лошади.
Она не поднялась на дыбы, не опрокинулась, заваливая под собой всадника, когда уже некуда было переступить с последнего зыбкого островка, а с безрассудной храбростью влезла в болото всеми четырьмя ногами. Не зря же её натравили сюда. Пока можно было, она шла...
«А дальше как?» — спрашивал её взгляд, ставший сразу кротким.
— Ну, милый, ну! — ободряюще сказал Андрей, тронутый кротостью, нашедшей на Хунхуза, и подобрал ноги выше к седлу.
«Милый» натужно вздохнул и, поверив ещё раз, рванулся вперед всем напряжённо собранным телом, рванулся и действительно пошёл, разваливая грудью чёрную грязь. Крутые мускулы его шеи сразу налились мелкой дрожью.
— Ну, ещё немножко! — просил Андрей, приподнимаясь в седле, точно это могло облегчить продвижение лошади.
Снег всё продолжал падать, и всё так же близким и далёким казался желанный ольховый лесок.
«Может быть, я не туда правлю?» — подумал Андрей тоскливо, осматриваясь и замечая, что правее выделился второй такой же колок.
Хунхуз шёл, выбиваясь из последних сил. Он сам не хотел тратить время на отдых: близкий уже лес манил его, обещая твёрдую землю под копытом.
«Нет, не туда!» — холодея, решил Андрей, видя, как с каждым шагом всё глубже заходит лошадь, хрипя от натуги, и потянул правый повод. Но Хунхуз только устало повёл ушами.
«Что же ты сразу не пустил меня туда?» — сказало Андрею это движение.
И, точно вправду осознав эту мысль, поняв неуверенность седока и безнадёжность своей попытки выбраться, лошадь остановилась. Силы сразу покинули её.
Теперь болото охватило её прочно. Андрей встал в седле и, не выпуская поводьев, прыгнул на ближнюю высокую под снегом кочку. Он попробовал тянуть за повод, но едва удержался сам на зыбкой дерновой подушке, наросшей на болотном выплавке, и лошадь не тронулась с места, оседая всё ниже, кося на человека тоскующим взглядом. Утратив опору под ногами, она всё ещё искала её, и от судорожных этих движений трясина вздрагивала и как будто вздыхала, податливо расступаясь под тяжестью животного.
Жалуясь, лошадь заржала таким, тихим, бархатным голосом, что у Андрея сразу растаял в горле тугой комок и злые слёзы потекли по лицу. Он смахнул их и огляделся: он был совершенно беспомощен. Не оборачиваясь на вытянутую, с приложенными ушами, тонконоздрую морду лошади, Андрей двинулся прочь, опираясь на ружьё, как на дубинку, скользя и проваливаясь, и тогда, испугавшись, что её покидают, лошадь заржала пронзительно громко...
Андрей полз по кочкам, хватался, выдираясь из топи за жёсткую осоку, изрезавшую в кровь его ладони, и всё время отчаянное ржанье покинутой лошади, не переставая, билось в его ушах. Но уже не жалость, а ужас вызывал в нём этот напрасный зов: он сам, как дикий зверь, боролся за свою жизнь, пока, обессиленный, не уткнулся лицом в локтевой сгиб своего грязного рукава. Руки его судорожно сжали охваченную ими травяную подушку.
— Ох, мама! — сказал он ещё и затих.
49
Он лежал, запорошенный снегом, и милые образы теснились в его стынущем, точно обнажённом мозгу. Он видел Анну... Она тоже шла по болоту, но шла стремительно. Она приблизилась к нему, подняла и понесла, как ребёнка, а вокруг волновалась уже голубая зыбь огромного озера. Солнце просвечивало воду до твёрдого дна; длинные волосы Анны колыхались в ней, как чёрные водоросли. Анна легко несла Андрея на вытянутых руках, и волны омывали его нагое тело... И вот волна поднялась, подхватила его на гребень и... кинула обратно в болото. Он лежит на снегу, но волосы его смешиваются не с жёсткой осокой, а со светлыми кудрями женщины. Он целует их, эти кудри, целует её глаза. Но не любовь смотрит из них, а смертельный ужас. Какие они чёрные, глубокие, огромные! Это глаза Анны!.. Это Анна стонет там, на болоте!..
Андрей приподнял голову и снова уронил. Но Анна стонала, звала его. Огромным усилием он стряхнул с себя оцепенение и понял, где он, что с ним, вспомнил, что Анна жива; тогда страстное желание вылезть из этого болота снова овладело им. Руки закоченели, и он стронул себя с места, двигая ими, как ластами... И вот он выбрался, выполз, как выползает из болота лось. Когда он поднялся на ноги, то обернулся. Глаза его искали место, где была лошадь. Но снег запушил даже его собственный след...
На Чулкова Андрей набрёл по запаху дыма. Таёжник уже совсем перекочевал и отсиживался в шалаше на берегу реки. Он ожидал Андрея дня на два позже и, числясь в очередном отпуску, охотился на тетеревов; Он успел подбить штук двадцать чёрных «косачей», краснобровых и белохвостых, и с дюжину
