сказался больным. Но больным не выглядел. И куда-то спозаранку умчался, упросив ее поехать на эту нелепую, пышную и никчемную охоту.
– Так что же все-таки с вашим братом?
– У него… небольшой жар, ваше величество.
– Понимаю. Случается. В чем-то мы должны быть благодарны этой печальной неприятности, поскольку она позволила нам лицезреть вас. Скажите, Лээлин, только откровенно… Почему вы столь часто манкируете нашими приглашениями? Вам скучно среди нас? Или есть другая причина? Я хотела бы это знать, ибо теперь, когда последняя крамола в Оссарге вырвана с корнем, я хочу восстановить мир между всеми племенами и сословиями и принять на себя роль посредника, конечно же с помощью друзей и слуг. – Беатрикс показала рукой туда, где ехали циничный и безжалостный Ган, в чьи руки сходилось ручьями податное и торговое золото, Раэннарт, сутками натаскивавший своих командиров для отборных отрядов, Ниссагль, беспощадный и справедливый, как говорили в народе, знавший все про всех, сидящий на кипах доносов, примас- надстоятель Эйнвар, в миру Энверо Ирасс, у которого рот не закрывался славить королеву с амвона во имя Бога-Вседержителя, и в отдалении – неулыбчивый проницательный изгнанник, канцлер Комес, который умело и незаметно обращал эту разнузданную, бушующую в крови страну в нечто великое и нерушимое. – Нам без них не обойтись, ибо одному человеку такая задача не по силам.
– Ваше величество, – слыша, что Лээлин начала отвечать, Ниссагль затаил дыхание от восторга, сообразив, куда клонит королева, – меня подчас пугает ваша непреклонная суровость, с какой вы преследуете малейшую вину перед вами. Преступление, свершенное по ошибке, а подчас и вовсе не свершенное, ну, например, что-нибудь сказанное в запальчивости, карается столь же жестоко, сколь и деяние задуманное и исполненное. Это было сказано смело, с достоинством, и Беатрикс, улыбнувшись, кивнула Ниссаглю.
– Позвольте мне ответить, ваше величество, ибо государственными преступлениями занимаюсь я. – Лээлин оказалась меж улыбающейся Беатрикс и рвущимся в бой Ниссаглем.
– Ответь, любезный Гирш. Ты говоришь куда лучше меня.
– Видите ли, яснейшая и прекраснейшая Лээлин, – Ниссагль тоже изобразил на губах улыбку, – все очень просто, и дело тут в натуре Этарет, которая подвержена влиянию страстей ничуть не менее, нежели человеческая. Я бы даже сказал, что – более. Если завелась крамола, ее нельзя изжить, не изведя всех, кто ею заражен. Потому что все мы, не важно, люди или Этарет, обладаем разумом. А разумные – не муравьи, их нельзя рассеять и лишить памяти, лишь убив муравьиную королеву, проговорил он, нажимая на каждое слово.
Лээлин вздрогнула так сильно, что потеряла на миг равновесие и, пригнувшись, схватилась за луку седла.
Беатрикс покраснела. Ниссагль, нарочито всполошившись, поддержал Лээлин за локоть.
– Что с вами, прекраснейшая Лээлин? Вас испугали мои слова? Прошу простить, но такова жизнь. Ваше величество, мне кажется, кого-то уже загнали. – Он прислушался. Вдалеке действительно слышался заливистый лай. Ниссагль дал коню шпоры. Беатрикс устремилась за ним.
– Вы видели? Видели? Что я говорил? – жарко зашептал он, когда они отъехали, углубившись в лес. Собаки лаяли теперь где-то далеко слева. Что я говорил? С чего бы ей так трястись от этих муравьев? От этой дурацкой богословской присказки «люди аки мураши». Они что-то замыслили. Что-то, уверяю тебя, очень скверное и подлое. Поберегись, – сейчас голос его звучал почти умоляюще.
– В таком случае ты их спугнул. Может, арестовать всю эту компанию? На дыбе разговорятся и про муравьев, и про все остальное. Разве доношение не достаточное основание? После того как стольких взяли по доносу, разводить канитель совершенно излишне. И денег у них, между прочим, куры не клюют.
– Я уже послал своих выведать, какая такая немочь у этого Эласа. Если они заметят что-нибудь подозрительное, то сообщат немедленно. И я отдам приказ сообразно…
Оба замерли в седлах, одинаково расширив глаза. Из зарослей крушины вышел олень. Величиной он был почти с коня. Упругие бока отливали серебром и медью. Глубина выпуклых глаз мерцала лиловым, и темная корона огромных рогов вздымалась надо лбом, сплетаясь с ветвями крушин.
– Ох, держите меня! – Разом воспламенившись, разом все позабыв, Беатрикс ударила коня шпорами и плетью. Олень развернулся и размашисто прыгнул, дав начало погоне.
Было страшно лететь, не разбирая дороги, без собак, без рога, в жарком, пропахшем смолой бору. От шума заложило уши, желтые еловые ветви норовили ударить в глаза, олень мелькал где-то впереди. О да, это была самая настоящая охота.
– Заходи сбоку! – кричала Беатрикс во все горло, но олень ускользал узкой тропкой меж тесно растущих стволов, и Ниссагль не мог обойти его, боясь расшибиться. Лошади злились. Впереди замелькал прогал. Ельник кончился. Подлесок захлестал по коленям, и они вынеслись в холмы где-то далеко-далеко от места охоты. Олень уходил влево. Теперь-то уж они обошли его с двух сторон, не давая свернуть ни вправо, ни влево. Он был так красив, что у Беатрикс захватило дух.
Мир сошелся клином на этом олене. Пена полетела с конских губ на траву. Погоня перерастала в свой апогей, и кто-то должен был сдаться. О, только не она, только олень!
Слева снова раздался суматошный собачий лай, нестройные клики рога, крики. По спине оленя змеилась темная полоса взмокшей шерсти, скачки его стали тяжелее и ниже, иногда он почти распластывался над травой. Склон холма отлого сбегал куда-то вниз. Скоро впереди заалела щербатыми откосами Драконья борозда – овраг, огромный и жуткий.
Олень перемахнул через него без усилий. Ниссагль осадил коня, сторонясь перед королевой, разогнавшей лошадь для прыжка. Очумелый, утерявший чутье расстояния конь напружинился – бездна разверзлась под копытами…
… И начала заглатывать, со страшной медлительностью втягивая в себя. Беатрикс закричала, но уже не слышала собственного крика. Она падала, падала, падала, с высоты откоса летела на ссохшиеся темно- желтые комья осыпей, переворачиваясь вместе с лошадью на бок. Сокрушительный удар мгновенно лишил ее сознания.
Ниссагль носился по краю оврага, оглушая подбегающих придворных истошным визгом, словно потерявшийся пес. Обрыв не дал ему возможности спуститься, он видел только шафранное платье Беатрикс на шафранном песке рядом с бьющейся в конвульсиях лошадью.
Придворные сгрудились на краю обрыва, испуганно заглядывая вниз и не решаясь подступиться к
