может быть, чтобы была экспедиция от Академии наук и никто о ней не знал ничего. Вон, когда Янтарную комнату разыскивают, об этом на каждом углу трубят. И по телевизору, и в газетах. А тут клад Митридата.
— Вот именно, Пушкин, что клад Митридата, — язвительно зашипел Петька. — Мало кто в него верит, в этот клад. И знаешь, как трудно было Борису Вениаминовичу пробить эту экспедицию, чтобы ее разрешили!
— А ты откуда знаешь?
— Он мне по дороге из Киева рассказывал.
— Все равно не верю, — мотнул головой Сашка, — зачем он тогда нас тут как будто взаперти держит?
— Да пойми ты, — заговорил Петька другим тоном, каким говорят взрослые с неразумными детьми, — он боится, что нас люди заметят и тоже полезут сюда клад искать. Ну зачем это надо? Разве пару дней нельзя потерпеть?
— А ты не думал, Петр Ильич Чайковский, — Саша, видно, тоже решил не остаться в долгу, — что, может быть, он нас для того в таком секрете здесь держит, чтобы легче было потом избавиться? Достанет сокровища, а нас в этой яме оставит, и кранты. Что тогда? Никто ведь не знает про то, что мы с вами здесь сейчас находимся. Я у бабушки, вы у дедушки.
— Ну ты офигел! — возмутился Петька. — Кто это тебя тут оставит? Да Борис Вениаминович… Да в конце-то концов, что он, своего племянника здесь бросит? Ты хоть об этом подумай.
Федя бросил короткий взгляд в сторону Мишани. Тот сидел у тлеющего уже костра, уныло повесив голову, и ничего не делал. Что у него там творилось в этой повешенной голове? Трудно сказать…
— Да, — вдруг вырвалось у Феди, — возможно, Мишаня — гарант нашей безопасности.
— Гранат? — переспросил Петька. — При чем тут гранат?
— Я говорю — гарант, — пояснил Федя, более начитанный, чем его друг. — Его присутствие здесь гарантирует, что с нами ничего не случится.
— Вроде заложника, — нашел нужным добавить Сашка.
Это было, конечно, не совсем одно и то же, но Федя уточнять не стал.
— Ну вот. Тем более, — совсем успокоенно согласился Петька. — Сами же и говорите.
— И все-таки не нравится мне все это, — произнес Сашка фразу, которая становилась у него уже традиционной.
Среди ночи ребят разбудил свет фонарика и многократно отозвавшийся эхом оклик Андрея. Он принес и сбросил в яму новую партию дров. Это были все те же доски. Старые, иссохшие, некоторые подгнившие, с гнутыми ржавыми гвоздями. В свете двух фонарей ребята потратили немало времени, собирая их и относя в один угол. За этой работой Федю посетила идея, которую он решил пока приберечь про себя.
Глава XI. Заветная щель
— Отряхнись, — посоветовал Борис Вениаминович, когда чуть-чуть привыкли глаза и уже не надо было прикрывать их рукой от до боли давящего яркого солнечного света.
Федя перестал щуриться, убрал от лица ладонь и впервые за сутки с лишним увидел Бориса Вениаминовича не в свете фонарика. Он сразу понял, почему ему надо отряхнуться. Борису Вениаминовичу и самому не грех было бы заняться тем же самым. Казалось, что за это недолгое время сивый археолог поседел окончательно, и вообще с ног до головы его словно сахарной пудрой обсыпали. Конечно же, и Федя выглядел не лучше — мелкая белая пыль из каменоломен не оставила на них ни одного чистого места.
И еще одна деталь сначала удивила Федю: стекла очков археолога потемнели так, что почти не стало видно его проницательных глаз.
«Хамелеоны, — догадался Федя, — как у мамы, только еще темнее». У мамы даже на ярком солнце стекла очков становились лишь серыми с фиолетовым отливом, линзы же у Бориса Вениаминовича сделались почти синими.
Пришлось чиститься и вытряхивать одежду довольно долго, однако избавиться от въедливой пыли оказалось непросто. Даже через десять минут интенсивной обработки одежда еще не утратила полностью следов недавнего пребывания в каменоломнях.
Борис Вениаминович безнадежно махнул рукой.
— Может, искупаемся? — предложил Федя, глядя на мучнистые волосы и такое же лицо шефа.
Тот оглянулся в сторону моря, до которого было рукой подать, немного подумал, еще раз махнул рукой, буркнул: «Некогда», — и быстро зашагал вниз с холма.
На обочине дороги их дожидалась машина, все те же красные «Жигули» с Сергеем Сергеевичем на месте водителя.
— На телеграф, — кратко распорядился Борис Вениаминович.
Всю дорогу молчали, Сергей Сергеевич вообще не производил впечатления многословного человека, а Федя не выспался после ночной уборки дров, да и разбудил его Борис Вениаминович очень рано, в половине пятого. Глаза сами собой слипались.
На улицах города было еще немноголюдно, а в помещении телеграфа, куда Федя зашел в сопровождении Бориса Вениаминовича, сидело на скамеечках в ожидании переговоров всего два человека да один стоял у окошечка оператора.
— Иди заказывай, — подтолкнул Федю в спину Борис Вениаминович.
Федя заказал три минуты. Странно, очень странно и пристально смотрела на него операторша, принимая заказ, и так же странно и пристально глянула кассирша, когда он протянул ей деньги. Однако дело было уже почти сделано. Оставалось еще только немного подождать, пока его соединят с нужным номером телефона. Он вернулся и тоже присел на скамеечку рядом с остальными.
— Душно здесь, я подожду на улице, — сказал ему Борис Вениаминович.
Федя бы и сам не отказался отсюда поскорее выйти. Хотя дневная жара еще не навалилась на город, в помещении телеграфа действительно висела плотная духота. Все окна были закрыты, как зимой.
Федя уперся локтями в колени и положил тяжелую голову лицом на ладони… Какая же все-таки духота… Так же бывало у них весной в школе, когда первым уроком бывала физика. Физик часто забывал на ночь или утром до начала уроков проветривать кабинет. Но на физике Федя часто сидел за одной партой с Олей Толоконцевой, и ему было плевать тогда на духоту, потому что он был по уши влюблен в эту девочку. Урока физики он всегда ждал и надеялся… Надеялся до тех пор, пока не понял, что надеяться больше не на что… Интересно, где сейчас Оля? Ее родители собирались увезти на какой-то курорт, она ведь тоже не поехала с классом в Ялту. Да и не могла бы, наверное, поехать, после той скандальной истории, в которую оказался втянутым и он сам. И все-таки хорошо, что он помог тогда Оле, избавил ее от постоянного страха. Пусть ей до него нет никакого дела, он все равно рад, что помог. Все-таки это здорово, когда ты влюбляешься… Сколько раз, заглядевшись на Олю, он даже пропускал момент, когда его выкликали к доске. Учитель твердит: «Чудинцев, Чудинцев, Чудинцев», а он…
— Чудинцев, шестая кабина! Чудинцев, шестая кабина! Кому Москву? Чудинцев, шестая кабина.
«Ох ты, елки!» — Он вдруг понял, что оператор уже далеко не первый раз выкликает его по фамилии. Толком даже не встряхнувшись и слегка покачиваясь от навалившейся дремоты, Федя бросился к стеклянным дверям переговорных кабинок.
«Черт, где же тут шестая? Эта седьмая. Значит, эта?» Да, на затемненной стеклянной двери белой краской по трафарету была прописана четкая шестерка. Федя повернул круглую ручку и потянул ее на себя. «Что за черт?!» В кабинке уже сидел человек и прижимал к уху телефонную трубку. Человек поднял голову и удивленно воззрился на открывшего дверцу. Федя замер. Из-под широкого загорелого лба с грубым шрамом между бровями на него смотрели все более расширяющиеся в изумлении глаза. Но самой примечательной деталью несимпатичного лица этого человека была черная косматая борода. Бородач с Митридата!
