Мне даже не пришлось тратить время на то, чтобы сосредоточиться: я представлял этот остров необычайно отчетливо и ярко, я видел каждую его травинку, каждый камешек на берегу; туманно-серая поверхность моря размеренно колыхалась невысокими волнами, непрерывной чередой набегающими от горизонта, над которым низко висело неяркое еще золотистое солнце…
– Где же твоя Ника? – спросил Стан, оглядываясь.
Белый пьедестал был пуст. Под легким ветром едва слышно шелестела трава.
– Садись, подождем, – сказал я и опустился на траву. – Еще рано.
Стан послушно сел, обхватил руками колени. Сощурившись, посмотрел на утреннее солнце, одобрительно покивал:
– Здесь гораздо более веселое место. Очень милый островок. У меня такое впечатление, что мы уже вернулись. – Он провел ладонью по траве. – В старших классах я любил летать на каникулах на Средиземное море, только компания у нас была побольше. И главное – девчонки…
Я тоже любил отдыхать у моря. И не прочь был провести время в веселой компании. И с девчонками. Одна из таких девчонок потом стала моей женой. Теперь уже бывшей женой. А самая дорогая сейчас для меня девчонка была уже недосягаемой. Мне не суждено больше увидеть ее. Никогда…
– А знаешь, – помолчав, сказал Стан, – этот моралист, возможно, в чем-то и прав. В том смысле, что мы сами вольно или невольно способствуем умножению зла. Каждый грешит по мелочам, и кажется – пустячок… Ну, подумаешь, где-то когда-то сделал чуть-чуть не так, не по совести… или даже и не сделал, а только представил себе… Разве не бывает у нас не совсем пристойных мыслей? И вот так, пустячок к пустячку, – и в масштабах человечества груз набирается изрядный. А Врагу только это и надо, он сильнее становится от этого… Мы же сами и даем ему силы, хоть того и не желаем. Не исключено, а?
– Не исключено. И если это действительно так – дела наши неважные. Остается уповать на то, что здесь все-таки нет жесткой зависимости. Хотя нам это не дано знать наверняка: можно обладать истиной и не подозревать, что это именно истина.
– Это точно, – согласился Стан. Он лег на спину, подложив руки под голову, и закрыл глаза. – Помню, опять же в юности, даже в детстве… Забредали мы с приятелями в лес, летом, деньков на пять-шесть – и никакой связи, с внешним миром. У нас это называлось «окунуться в природу». Воображали себя этакими «детьми Земли». Так вот, кто-то сказал, что в наших широтах можно увидеть комету – тогда какая-то комета проходила сравнительно недалеко. Зрелище довольно редкое. И вот вечером заберусь на пригорок и смотрю на небо. А звезд уймища, одна красивей другой. Погода ясная, на небе ни облачка – только смотри. И самое обидное: знаю, что вижу эту комету, только не знаю, что вижу… Понимаешь? От настоящих-то звезд ее не отличить, вот в чем загвоздка! И только когда домой вернулся – разузнал, где ее нужно было искать, в каком секторе. И как назло дожди зарядили, мы из-за дождей и вернулись. Сплошные тучи. Вот так и получилось: видел комету да не знал… Вроде бы ничего страшного, а какой-то неприятный осадок все-таки остался, неудовлетворенность какая-то. Но уж следующую комету не упустил, позже, на Мадагаскаре. Это остров такой, побольше этого, конечно.
– Что-то тебя на воспоминания детства потянуло, – сказал я, осматривая утренний небосвод. Нигде не было видно белой птицы…
– Просто к слову пришлось. Насчет истины.
– А представляешь, каково было тем, кто считал, что держит в руках истину, а потом выяснялось, что это вовсе не истина?
– Тут и представлять ничего не надо. – Стан открыл глаза и рассмеялся. – Нам-то с тобой такие ситуации хорошо известны, да? Но это еще, наверное, не худший вариант. Вот если думаешь, что держишь в руках ложь, и отвергаешь ее, а потом кто-то более удачливый устанавливает, что это самая что ни на есть истинная истина…
– Да, обидно, если проморгаешь, – рассеянно отозвался я. Мне показалось, что в небе возникла едва заметная точка.
– Что, летит? – спросил Стан, уловив перемену в моем тоне.
– Не разберу. Взгляни вон туда.
Стан сел и, прикрывшись ладонью от солнца, посмотрел в том направлении, куда я показал.
– Да, что-то там такое есть, – неуверенно сказал он. – Что-то летит. Я бы тоже не отказался полетать. Как во сне… Обидно: плавать умеем, ползать умеем, а летать нет. По-моему, Создатель недоработал. Конечно, ангелы, серафимы шестикрылые, херувимы, но где они все теперь? И почему я не ангел? Несправедливо!
Я промолчал. Я просто не мог передать Стану испытанное мною небывалое ощущение полета. О таком бесполезно рассказывать – не испытавший не поймет. Так мы не можем понять океан или звезду. Так нас не может понять лежащий камень. Мы едины: и человек, и океан, и камень, и звезда – но очень разные в своем единстве.
– Это она! – уверенно заявил Стан. – Только не забывай, что она еще и химера.
Да, это была она, Ника… Встречающая… Белые крылья шелестели над нашими головами. Развевались золотистые волосы. Трепетало белое с золотом платье.
– Завидую… – пробормотал Стан. – Ей-Богу, завидую!
Ника сделала круг над островом. Затем другой… Третий… Она словно не решалась спускаться из поднебесья.
– Ника! – крикнул я, подняв руку.
Голос мой неожиданно гулко раскатился над островом и морем, словно я находился в огромном пустом зале. «Ника… Ника… Ника…» – откликнулось многократное эхо, которого здесь просто не могло быть. Но в инореальности действовали какие-то свои законы.
Белокрылая женщина-птица начала медленно снижаться и наконец опустилась на траву неподалеку от нас. И осталась стоять, повернув к нам прекрасное лицо мраморной статуи, ожившей по чьему-то страстному желанию. Стан вытянул из кармана квантер. Мой квантер остался лежать у бутафорских ворот, воздвигнутых в центре воронки, но он был мне не нужен – я не стал бы стрелять в красавицу-богиню, даже
