вполне можно пальнуть собеседнику в живот. Не со зла, а как бы нечаянно. А потом так же будет плакать и каяться: мол, не хотел, оно само получилось, по пьяни…
– Гвозди, значит? А ну, дай сюда эту штуку!
Усанов резко протянул руку, но Максим отпрыгнул назад и угрожающе поднял обрез.
– Не надо, дядя Юра! Я тут не шутки шучу!
Машинист выругался.
– Какого хрена ты вообще ко мне пришел?! Я твою Таньку знаю? Нет! Мишку твоего знаю? Опять нет! Я тебе отец? Опять нет! Чего тебе от меня надо?!
Полонин опустил оружие.
– Я к вам по-хорошему, душу открыть, посоветоваться! По-человечески…
– Это по-хорошему ты мне в живот нацелился? И о чем советоваться? Как Мишку с Танькой убить? Чтобы я потом рядом с тобой сидел на скамейке? Вроде пособника? Нет уж! Вали отсюда куда хочешь, только если пушку не отдашь, я тут же в милицию позвоню! Понял, нет?
Только что Юрий Петрович Усанов сдал смену, помылся под холодным деповским душем и вышел в раздевалку в хорошем настроении, а тут приперся этот придурок, который проходил у него в учениках три месяца, ничему не выучился, уволился и, по его же словам, устроился на пассажирский автобус. Почему он вспомнил именно про него? Внутри, из темных глубин души поднималась отчаянная злость ни в чем не повинного человека, попавшего в дурацкую ситуацию. Хотя этого юнца тоже понять можно – дело молодое, кровь играет, а бабы стервы…
– Дурак ты, Максим, – сдерживая гнев, сказал он.
– Иди лучше спать.
Но Максим снова покачал головой. Решение уже было принято, храбрости придавала водка, нужно было еще добавить решимости.
– Я, дядя Юра, Таньку стрелять не хочу, жалко ее… А этого гада…
Он взмахнул вооруженной рукой, и черные стволы с затаившимися на дне гвоздями опять перечеркнули живот Усанова снизу вверх и сверху вниз.
– Да что ты тут пушкой размахался, сучонок! – взревел машинист и, шагнув вперед, одной рукой схватился за обрез, а другой ударил Максима в ухо. Тот отлетел к двери.
Усанов переломил обрез, но патронов в нем не обнаружил. Он взял за ствол и с размаху ударил об пол – раз, другой, третий. Потом нашарил в шкафчике кувалду и двумя ударами сплющил стволы, разбил спусковой механизм.
– Вот теперь иди куда хочешь! – он бросил изуродованный обрез Максиму под ноги. Тот с непонятной гримасой поднял то, что оставалось от недавно грозного оружия, и провел дрожащей рукой по искореженному металлу.
– Это же Саньки Косого ствол! – с ужасом сказал он. – Что вы наделали, дядя Юра! Мне его вечером отдавать!
– Ну и клоун! – зло усмехнулся Усанов. – Как бы отдал, если б из него людей побил? Ты б за решеткой сидел, а твоему Косому яйца крутили как соучастнику!
Максим опустился на пол. Он обхватил руками голову и, медленно раскачиваясь, выл.
– Ни в чем не везет! Никто не любит, никто не уважает, работы нет, тут еще Танька… Да я, может, их попугать хотел! У меня и патронов-то не было… А что я теперь Косому скажу?
– Пошел отсюда, щенок! – заорал машинист. – Ты не их пугать пошел, а мне в живот целиться! Это ты меня пугал! И мне тут мозги компостировал! Вон отсюда, а то я тебе и рожу отрихтую!
Поднявшись и спрятав покореженный обрез под рубашку, Максим пошатываясь вышел из депо, обогнул огромное здание и зашагал вдоль железнодорожного полотна. Блестящие рельсы уходили в туманную даль, туда, где не было проблем, не было предателя-Мишки, изменщицы-Таньки и страшного Косого. Полонин достал сигареты, закурил, глубоко затянулся. Он был большим и сильным, каждый шаг передвигал его на десять метров от станции, вон каким маленьким кажется только покинутое им депо…
Люди злы и неблагодарны, тот же дядя Юра: ну за что он так с ним поступил? Только за то, что он открыл ему душу? А кому пожаловаться на жизнь? Вечно пьяному отцу? Задавленной беспрсветным житьем-бытьем матери? Да они просто посмеются над ним!
Впереди приглашающе горел зеленым светом магистральный светофор, во рту горько дымилась прикушенная за фильтр сигарета, и после каждой затяжки горячий и вредный табачный дым наполнял легкие.
Мелкие капельки дождя застучали по шпалам и по макушке Максима. Холодные струйки закатились за воротник, приятно охлаждая разгоряченное тело. Вдали раздался пронзительный гудок и тут же потонул в перестуке приближающихся колес. Полонин остановился и повернулся вполоборота. Сверкнула молния, состав стремительно летел к нему. Тепловоз тревожно прогудел: слишком близко стоял одинокий человек. Максим отошел на несколько метров. Но когда состав приблизился, он зажмурил глаза и прыгнул вперед, как прыгал в Дон с причальных мостков. Если бы он воспользовался трамплином, то возможно, попал бы под спасительное воздействие защитной сетки. Но он упал низко, прямо под колеса.
Нечеловеческий удар многотонной махины смял щуплое тело, бешено вращающиеся колеса размолотили его вдребезги. Состав не затормозил. Не зашипела пневматика, не прижались к колесам тормозные колодки, не полетели искры, могучие дизеля не сбавили оборотов. С прежней скоростью поезд помчался дальше. Минуты три спустя смолк и оглушительный стук колес. Состав скрылся из виду. Изуродованный обрез валялся по одну сторону полотна, изуродованное тело – по другую. Из неплотно сомкнутых мертвых губ медленно выходили остатки дыма.
Не было больше житейских проблем, не было Таньки, Мишки, Косого, не было целого мира, целой Вселенной. Не было ничего.
Мелкий моросящий дождь постепенно перешел в ливень.
Несущийся на крейсерской скорости БЖРК качнуло, как будто он переехал через какое-то малозначительное препятствие. Через несколько минут в каюте начальника поезда раздался резкий звонок тревожного телефона. Это была не общая тревога, когда включается оглушительный ревун, а сигнал того, что произошло какое-то отклонение от нормального функционирования частей и механизмов комплекса.
– Машинист Андреев после наезда на человека не может вести поезд, – доложил майор Волобуев. – Мною принято решение отстранить Андреева от управления, передав его помощнику машиниста капитану Сычеву. Прошу разрешения на подъем сменного экипажа тепловоза.
– Поднимайте! – распорядился подполковник Ефимов. – Обстоятельства и причины наезда?
– Самоубийца, – лаконично ответил Волобуев. – Сам прыгнул.
– Меняйте экипаж, доложите майору Сомову, пусть готовит сообщение о происшедшем. Андреева на психологическую реабилитацию к Булатовой, – распорядился Ефимов.
И, тяжело вздохнув, полез за бортовым журналом.
Старший лейтенант Кудасов проходил плановое психологическое тестирование. В каюте военврача он тщательно заполнил анкету, майор Булатова контролировала процесс с секундомером в руке.
– Вы дольше работали с тестом, чем в прошлый раз в Тиходонске, – сказала она, когда старлей доложил о готовности.
– Это ненормально? – спросил Александр.
Наталья Игоревна улыбнулась.
– Ну почему же. Есть разные степени нормы. Просто у вас идет процесс адаптации к новым, достаточно тяжелым условиям.
Александр сидел на откидывающемся сиденье, а доктор – на своей полке. Она была в форме, с наброшенным на плечи белым халатом. Вид достаточно официальный и строгий. Но босые ступни с педикюром, которые она аккуратно поставила на маленькую салфетку, перечеркивали официальный облик военврача. Кудасов непроизвольно представил, как она раздевается и ложится спать, как полка превращается в постель…
Собственно, делать ему здесь было уже нечего, но он продолжал сидеть и смотреть на доктора. И она сидела и смотрела на него. В официальную обстановку вплеталась новая, приятная и волнующая нотка. Но ее безжалостно размел резкий телефонный звонок.
