кофе, но, похоже, никто не притронулся к своей чашке. Это было плохое время для Саида. Старшие насиры открыто выражали свое недовольство тем, что заложники отпущены, а самим им приходится сидеть и ждать, когда враг объявит свою волю. Разве это дело? Разве так должны поступать воины ислама?
Саид молчал. Им нельзя ничего объяснить: они не поймут. Чужая боль не болит, только своя…
Медленно тянулось время, как будто вся пустыня стекала через колбочки песочных часов, опрокинутых в ожидании благой вести.
И, наконец, враг дал о себе знать.
Зазвонил мобильный Саида — только не обычный его золотисто-черный Vertu, доверенный главному телохранителю, а личный — старая Nokia, которую Саид всегда держал при себе. Этот звонок был равносилен просунувшемуся в дверь дулу чужого автомата! И по Vertu-то звонить могли человек двадцать во всем мире. А номер Nokia предназначался для особых случаев, его знали лишь пятеро приближенных, которые остались в живых. Однако Ахмед, Рашид, Аббас, Джабир и Мирза, его насиры, сидели сейчас рядом за столом, звонить они не могли. Рашид Дар-Салах и Халил Афзали не могли звонить с того света. Значит…
Саид взял трубку. Номер звонившего не отобразился. Но голос шейх узнал сразу. Пульсирующий от скрытой силы, он бился в мембране и явно не нес хороших вестей. После каждой фразы тихий вкрадчивый переводчик повторял ее по-арабски.
— Слушай меня, поганая собака! Я получил своих заложников, как и хотел. Теперь ты можешь получить своих…
Наступила короткая пауза.
— Помнишь автобус с журналистами в Кусане? Ты взял выкуп и убил их всех…
Снова пауза.
— Я решил поступить с тобой так, как ты поступал с другими…
— Где мой отец?! — не сдержавшись, рявкнул Саид. — Где брат моего друга?
— В старом гончарном цехе в Наджире, в шести километрах от города. Я их повесил, Саид. Обоих. А цех заминировал. Ты учил, а я хороший ученик. Будь здоров, Саид.
Когда бледный как смерть аль-Хакатти объявил печальную весть, Ахмед Кайван захрипел, схватился за сердце и откинулся на подушки. Губы его посинели. Остальные насиры разразились возмущенными криками.
Не прошло и часа, как руины закрытого еще в конце 60-х гончарного завода в Наджире были оцеплены. Дауд аль-Хакатти и Салех Кайван находились в устье одной из восьми печей для обжига — полуразваленных и забитых всяким мусором. Их могли бы найти и быстрее, но какое-то время ушло на поиски бомбы.
Бомбы не нашли. А оба пленника оказались живы и здоровы. По правде говоря, у старого Хакатти были повреждены кисти рук — связанный старик пытался вскрыть вены о торчащий из стены осколок камня, чтобы избежать позорной смерти от гяуров. Но лишь заработал себе несколько кровоточащих ссадин и растяжение связок.
За эту ночь Саид аль-Хакатти поседел как лунь. Ахмед Кайван долго лечился, но так и не восстановил здоровья. Моральный дух руководителей группировки был безнадежно подорван. А через месяц «Белого шейха» Саида убили. Предположительно — свои же насиры, окончательно утратившие веру в своего предводителя. Группировка «Торжество ислама» просуществовала еще полгода, пока Рашид, Аббас, Джабир и Мирза решали, кто из них более достоин ее возглавить. Но тут в дело вмешались дядья аль- Хакатти, а также его двоюродные братья… Террористическая организация, некогда наводившая ужас на весь Западный мир, переключилась на внутренние разборки и фактически прекратила свое существование. Во всяком случае, на политической арене она не появлялась, и контртеррористические службы мира о ней больше не слышали.
Круизный лайнер «Лев Толстой» приближался к Трабзону, оставляя за кормой широкий белый бурун, растянувшийся в прозрачной бирюзовой воде на добрый километр.
— Смотри, самолетик! — Стройная девушка на палубе для загара подняла тонкую руку и указала острым малиновым ноготком в прозрачное светло-голубое небо, в котором маленький серебристый крестик оставлял за собой похожий — белый, постепенно тающий инверсионный след.
— Интересно, кто на нем летит?
Мужчина в соседнем шезлонге провел ладонью по ее загорелому животу, чуть выше узеньких стрингов.
— Люди, дорогая, кто же еще…
Он запустил большой палец под резинку и погладил чисто выбритый лобок. Она не шелохнулась.
— Русские?
— Вряд ли. Скорей всего какие-нибудь немцы или англичане.
— А может, греки?
— Может, и греки.
— А ты мне купишь шубу в Афинах?
Разговор принял приземленный и сугубо практичный характер. А юркий «Фалькон» на высоте семи тысяч метров разрезал серебристыми крыльями ледяной разреженный воздух. В нем не было ни немцев, ни англичан, ни греков, только русские и один осетин. Большинство дремали, предвкушая встречу с домом. Кузьмин о чем-то озабоченно шептался с генералом Карпенко, Шаура пел:
— Хватит, Костя, Израиль уже давно пролетели, дай ребятам поспать, — урезонил его Блинов. Хотя гул двигателя мешал сну гораздо больше, чем песня, Шаура послушно замолчал.
Спецрейс приближался к Москве. Группа возвращалась без потерь.
— Что ж, Виталий Сергеевич, это большой успех! Поздравляю!
Генерал Стравицкий вложил отчет в зеленый файл и улыбнулся.
— Вашей работой довольны на самом верху, — он многозначительно показал пальцем в потолок. — Будете представлены к ордену. И напишите предложения по награждению отличившихся бойцов…
— Да все отличились, товарищ генерал, — пожал плечами Карпенко.
— Значит, на особо отличившихся, — уточнил Стравицкий.
— Есть! — Карпенко встал. — Разрешите идти?
Но вместо ожидаемого «Идите» советник Президента произнес совсем другое:
— А что там за история с отрезанными головами? — спросил Стравицкий, пристально глядя в глаза командира «Меча».
На лице Карпенко не дрогнул ни один мускул.
— С какими головами?
Стравицкий продолжал буравить его пронзительным взглядом.
— С теми, которые были подброшены «Белому шейху». Головы его ближайших сподвижников? Об этом меня спрашивали и на самом верху, — он снова указал в потолок.
Карпенко пожал плечами:
— Мне об этом ничего не известно. Похоже на разборки среди террористов. У них принят такой метод расправы.
Стравицкий испытующе смотрел ему в глаза, будто пытался загипнотизировать. Карпенко спокойно, не моргнув, выдержал этот взгляд.
