письменно. На второй можешь устно.
– Я знаю, какой твой первый вопрос. – Под кожей на скулах Дениса прокатились желваки. – Я был на «Приборе». С восьми утра до восьми вечера. И это могут подтвердить полсотни человек, с которыми я там общался. С восьми вечера до восьми утра я нахожусь дома…
– …И это может подтвердить твоя мама, – закончил Курбатов. – Только, понимаешь, мама – это такой свидетель, что…
– Не только мама. Есть еще Контора. Я под круглосуточной охраной.
Курбатов перестал улыбаться. Он достал руки из карманов. В правой руке он держал зажигалку.
– А второй вопрос? – спросил Денис.
Важняк пощелкал зажигалкой. На кончике фитиля появился синеватый конус пламени. Курбатов полюбовался на пламя, закрыл крышку и спрятал зажигалку в карман.
– Есть на свете разные следователи, Петровский. Одни бьют рекорды по количеству расследованных дел. Они разгадывают загадки, восстанавливают справедливость. Работают. А есть другие следователи… Они тоже бьют рекорды. По количеству дел, в которых они участвуют. Как подозреваемые и как потерпевшие.
Курбатов приблизился вплотную к Денису и посмотрел ему в глаза.
– Это про тебя, Петровский. Я просто хочу узнать, как тебе удается наступить в каждую коровью лепешку, которая валяется на дороге. Нормальные люди их обходят стороной, а ты – нет. Это талант? Злой рок? Или это глупость? Объясни мне.
– Нормальные люди обходят, а потом забывают, куда они шли и зачем, – ответил Денис. – Если вы будете и дальше загораживать передо мной дверь, Александр Петрович, то вы тоже окажетесь потерпевшим. И тогда сможете задать эти вопросы себе самому. И сами на них ответите. Это очень удобно.
Курбатов рассмеялся и, сделав необходимую паузу, отошел в сторону.
– Пожалуйста, пожалуйста… Я и в самом деле не наступаю в дерьмо. Обхожу. Чисто инстинктивно.
Денис, ничего не ответив, прошел мимо него и вышел в коридор.
– Кстати, Петровский, чуть не забыл! – крикнул ему вслед Курбатов. – Этот мой свидетель, сосед Седых, он говорил, что ты был не единственным, кто ночевал у Веры Алексеевны!
Денис замедлил шаг.
– Был второй, был, точно тебе говорю! Старый осклизлый тип. Так что вы окучивали девушку на пару, прости уж за такое сравнение… Мы пробили номера его машины по картотеке. И, ты будешь долго смеяться, но он работал как раз на твоем горячо любимом «Приборе»!..
Когда Денис обернулся, Курбатов едва узнал коллегу – его лицо было искажено болью и яростью.
– Кто он?! Фамилия?!!
– Вы с гостинцами, Александр Петрович? – почтительно спросил белобрысый лейтенант – дежурный по ИВС, и кивнул на пакет в руках пришедшего. Звякая ключами, он отпер дверь кабинета.
– Не для тебя, – холодно ответил Курбатов. – Давай, веди. И еще один стакан принеси. Только чистый – для меня!
Важняк поставил на стол полиэтиленовый пакет, достал бутылку водки, развернул бумажный сверток, в котором находились бутерброды с розовой ветчиной.
Кабинет для приема агентуры находился в полуподвале, за туалетом, чтобы «человечка», «стукача», «барабана», «баяна», «дятла», «наседку», «подсадку», «утку» – называют их по-разному, – можно было провести незаметно. Вроде как в туалет. Потому что если агента расколят, то обязательно сломают хребет, а то и вообще задавят или утопят в параше.
Курбатов передвинул бутылку, красивей разложил на мятой бумаге свежие бутерброды, оглядел получившийся натюрморт и удовлетворенно потер ладони. В условиях несвободы все имеет другую цену: и чистое белье, и пачка сигарет, и кусок колбасы, и глоток чифира. А приготовленное им угощение равносильно шикарному столу, накрытому в элитном ресторане «Париж». Здесь и гастрономическое изобилие, и изысканная выпивка, и демонстрация щедрости, и выражение уважения. Все это сделано, чтобы поощрить тайного сотрудника и еще больше расположить его к себе.
Именно такими несложными приемами, а девяносто процентов оперативной работы – это сплошная простота и даже примитивщина – хороший опер или следователь устанавливает контакты с нужными ему людьми и добивается их расположения. А средний опер, тем более следак, о расположении подследственных не задумывается, он прет напролом, как по закону положено: про смягчающие обстоятельства рассказывает, на совесть давит, и результаты у него совсем другие. А плохому следователю вообще все пофигу: спросил, ответ выслушал, записал, дал расписаться – и пошел по своим делам. Ну и результаты, понятно, фиговые.
Только все они работают: и хорошие, и средние, и плохие. Все они нужны начальству. Чтобы можно было грамотно свои партии разыгрывать. Нужно дело развалить – отдадим плохому, нужно с блеском в суд направить – поставим хорошего, а если ничего не нужно – пусть середнячки ковыряются… Их всегда было много, середнячков-то, а в последнее время все больше плохишей-пофигистов…
Послышались шаги, важняк оторвался от своих дум, принял торжественный вид и сел за стол. Дверь открылась. На пороге появился крепкий мужик с лицом продувной бестии и быстрыми наглыми глазами. Круглая голова была обрита, но уже немного обросла редкими волосами с сединой и проплешинами. На первый взгляд он производил впечатление блатной шелупени, со второго взгляда опытный человек понимал, что так оно и есть. Всю жизнь он воровал и хулиганил, потом районный опер вербанул его на компре, что инструкциями правильными запрещается: они предписывают обращаться к возвышенным чувствам и идейному стержню босоты, а потому стопроцентно нарушаются, ибо ни чувств высоких, ни идей у этой публики нет, а за отсутствие вербовок начальство дерет жопу.
Так вот, после вербовки внешне ничего не изменилось: он продолжал делать то, чем занимался предыдущие годы и к чему привык: пьянки на притонах, спонтанные драки, кражи, задержания, аресты, суды, этапы, камеры… Только теперь у него появилась вторая, тайная жизнь, в которой он давал информацию уголовному розыску на воле или оперчастям тюрем, СИЗО и колоний: «дул», «стучал», «баянил», «барабанил» – короче, отрабатывал свою расписку и те льготы, которые за нее получал. И аппетитный натюрморт в специальном кабинете Тиходонского ИВС являлся одной из таких льгот.
Курбатов посмотрел через стол на Турбана. Тот при виде еды и выпивки слегка поменялся в лице, но тут же взял себя в руки.
– Мне нельзя, – хрипло проговорил Турбан. – Унюхают – конец.
Важняка такое заявление насторожило. То есть формально все правильно, только не в данном случае.
– Ты чего, Турбан? Первый раз, что ли? С тобой кто сидит? Полный лох! Что он, тебя нюхать будет? Да ему и любой лапши навешать можно!
– «Полный лох»! – повторил агент и криво усмехнулся. – Нет уж, спасибо. Лучше я перетерплю. Целей буду.
– Да ты что? Ты же как у Христа за пазухой! Поешь, небось давно хорошей хавки не видел.
– Э-э, старая песня, – хрипло проговорил Турбан. – Слыхал. Только голова мне важней, чем брюхо.
– Пока она есть, – заметил Курбатов. Он плеснул в стакан водки и выпил. Посмотрел на бутерброды, снял с одного ломтик ветчины и положил в рот.
Турбан отвернулся.
– А только сдуть мне все равно нечего, гражданин начальник. Это не мой случай.
«Случай» он произнес с ударением на последнем слоге.
– Ну как же это не твой? Очень даже твой, – рассудительно сказал Курбатов. – Ты взялся за работу, тебя никто не неволил. Твоя работа обеспечивает тебе особое положение в камере, льготы, удобства, ты даже можешь позволить себе покапризничать – вот как сейчас, например. Видишь, я даже напряг начальство, чтобы угодить тебе, организовал пикник, можно сказать. А через полчасика сюда приведут симпатичную смуглянку из женского блока… Но это, конечно, если ты расскажешь мне, о чем говорил с тобой твой сокамерник.
Курбатов вздохнул и налил водку в оба стакана.
