Они смотрели на гору оружия и боеприпасов и думали об одном и том же.
– А зачем ты ракетный пояс тащил?
Командир десятки указал на сдвоенные стальные баллоны с раструбами сопел внизу и торчащими вперед подлокотниками с рычагами управления.
Капитан пожал плечами.
– Затем же, что и все остальное.
В лагере царило приподнятое настроение: работа закончена! И хотя сути ее большинство участников экспедиции не понимали, радости это не убавляло. Горели костры. Сайд купил в Мукры двух баранов, и все с нетерпением ждали, когда он сочтет, что мясо достаточно прожарилось.
Не дожидаясь шашлыка, начали выпивать. Державшиеся ранее особняком «альфовцы» перемешались с сотрудниками одиннадцатого отдела. На свет появилась гитара...
Земной шар повернулся на пол-оборота, перенеся пустыню Мохаве на дневную сторону, а Каракумы – под крупные звезды и большую луну, сейчас не бледную, а багровую, сулящую сильный ветер и неприятные события.
Оцепление вокруг лагеря поредело, на постах оставалось всего восемь человек, замаскированных не менее тщательно, чем днем, и снабженных приемниками охранно-сторожевой системы, датчики которой были закопаны в песок по периметру лагеря в полусотне метров впереди линии часовых.
Сзади горели костры, товарищи жарили мясо, пили водку, пели песни.
Над песком музыка и слова разносятся далеко, часовые слышали их, и «альфовцы» улыбались: верный знак того, что Валька Косторезов дошел до кондиции.
Старший десятки поморщился. Песню сочинил в девяносто первом лейтенант Шатров, и в самой «Альфе» к ней относились по-разному.
Из пустыни к лагерю подползали разведчики Пахадыра. Их было четверо: в светлом пустынном камуфляже, с раскрашенными лицами. В зубах зажаты ножи, в руках гранаты, автоматы закреплены на спине. До них уже тоже доносились гитарные переборы и хриплый баритон Вальки Косторезова.
– Понимаешь, – сказал старший десятки, закусывая куском дымящегося мяса полстакана водки. – Они стали Юрку Шатрова прессовать за очернительство и чуть ли не враждебную пропаганду – чушь собачья, но уж патриотом подразделения его никак не назовешь! Давай еще примем...
Капитан Косторезов пел про ту, первую осаду «Белого дома», и Васильев вспомнил рассказ Якимова.
– Его все равно уволили, – меланхолично пояснил командир десятки. – Нашли предлог – и привет!
Моджахеды подобрались так близко, что отчетливо различали слова, хотя их не понимали и в смысл не вникали. Главное, противник на месте, ничего не подозревает и веселится перед смертью.
Основные силы отставали на километр и ждали сигнала. У лазутчиков имелась для этого маленькая японская рация.
Фархад и Салахутдин почти одновременно наползли на скрытую в песке сигнальную проволоку. Мигание неоновой лампочки на сторожевых приемниках известило часовых, что периметр охраны нарушен существом весом более сорока килограммов. Тут же включилась вторая лампочка, показывающая, что существ минимум два.
В кармане у Васильева раздался зуммер, вынув плоскую пластмассовую коробочку, он тоже увидел мигающие неонки и показал напарнику. Из крохотного динамика донесся хрипловатый голос:
– Я останусь, а вы вернитесь за бархан, свяжитесь с отрядом и передайте командиру, что все в порядке. Пусть выдвигаются и окружают лагерь.
Салахутдин говорил на фарси, прошедшие Афган понимают основные диалекты, по крайней мере улавливают смысл сказанного. Датчики охранно-сторожевой системы передали на приемники быстрый шепот, и Васильев изменился в лице.
– Тревога! Разобрать оружие, занять оборону, только тихо! Этих взять! Три тени ползли обратно, Салахутдин же решил продвинуться вперед,
чтобы можно было видеть противника. Он полз прямо на прапорщика Огнева из одиннадцатого отдела, но обнаружил его существование только в тот момент, когда сильные руки вцепились в горло. Хорошо, костяная рукоять кинжала торчала изо рта: далеко тянуться не пришлось, и отсверкивающий в лунном свете клинок привычно метнулся за темной, с пьянящим запахом кровью неверного. Но напиться не сумел: пронзил пустоту и вылетел из вмиг онемевшей кости. Зато удалось освободиться от удушающего захвата, и Салахутдин с рычанием бросился на врага.
Два жилистых тела катались по песку, нанося друг другу удары, моджахед зажал в кулаке гранату и действовал ею как кастетом. Огнев уклонялся, подставляя предплечье, и жалел, что у него нет ножа, что сразу не выстрелил, что вообще оказался здесь, под чужими звездами, вдалеке от московской квартиры и теплой ласковой жены. А тренированное тело действовало независимо от сознания, выполняя все, что необходимо. Наконец рука моджахеда попала в захват, с хрустом лопнул локтевой сустав, прапорщик подмял его под себя, уткнул лицом в песок и осмотрелся. Густая азиатская ночь была непроглядной, сквозь шум поднявшегося ветра не доносилось ни одного постороннего звука.
Внизу резко щелкнуло. Свободной рукой Салахутдин подцепил гранату и зубами вытащил чеку. До взрыва оставалось четыре секунды. Огнев коротким ударом сломал напряженную шею и рывком набросил обмякшее тело на ребристую «лимонку». Сам прыгнул в сторону, дважды перекатился через бок и распластался, вжимаясь в песок. Приглушенно грохнул взрыв, сверкнуло, свистнули осколки. Пронесло! Огнев поднялся и машинально принялся отряхивать с одежды песок. Ноги заметно дрожали.
В отделении вспыхнули два подствольных прожектора, вырвавших из темноты убегающие фигуры.
– Стоять, мать вашу! Стоять!
Один из убегавших взмахнул рукой.
– Ах, сука!!
Ударили автоматы. Яркие лучи бесцельно метнулись, прочертив извилистые полосы по зыбкому склону бархана, сильно рванула граната.
Содержимое оружейной палатки разобрали мгновенно. Отряд охраны действовал четко и хладнокровно, хотя явственно ощущалось владевшее бойцами напряжение. Хорошо держались Богосов и его ассистенты, дублер Чена мгновенно протрезвел и попросил автомат, Джек обхватил голову руками и как заведенный повторял одну и ту же фразу:
– Я так и знал. Я так и знал. Я так и знал...
Растерянно метался самый молодой член экспедиции – повар Вова, автомат криво висел на его шее и колотил по груди.
