– Точняк! Покемарить надо! – поддержал его Катала.
Груша с готовностью остановился, Утконос ткнулся ему в спину. Размахивающий монтировкой Хорек чуть не размозжил Утконосу голову, механически шагнул в сторону и пошел дальше.
– Доходяги, я могу два дня гнать без остановки! – похвастался главарь и тут же опустился на корточки. – Давайте, раз сдохли, ложитесь на спину!
Все повалились на землю, только Хорек продолжил прорубаться сквозь кустарник.
– Гля! Куда он? – Груша полез за пазуху. – Может, шмальнуть?
Он растерянно шарил за пазухой, выворачивал карманы.
– Пусть идет…
Зубач зевнул и огляделся по сторонам.
– Давай, Груша, наломай веток вместо шконки. А Челюсть со Скелетом костер запалят. Чего ты себя шмонаешь?
– Да… Это… Пушку потерял… Вот сука! Только что на месте была…
– А яйца не потерял? Мудак ты! Быстро шконку ложи, совсем темно будет!
Расписной потер небритую щеку и отвернулся, чтобы скрыть непроизвольную ухмылку. Место совершенно не подходило для ночевки. Кругом впритык густой кустарник, высокая трава – к утру одежда будет насквозь мокрой от росы. Вдобавок к спящим легко подобраться вплотную. К тому же нет воды. Слева деревья редели, там наверняка можно найти удобную сухую поляну, возможно, ручей или озерко. Одно слово – дебилы… Ничего не умеют! Как они делают свои воровские делишки? Один теряет оружие, другой не может выбрать стоянку, а вот Скелет зажигает костер – спички тухнут одна за другой, ломаются, полкоробка извел! Да любой командир специальной разведки – от сержанта Шмелева до майора Шарова или полковника Чучканова – затоптал бы таких разгильдяев коваными каблуками тяжелых десантных сапог!
– Слышь, брателла, перевяжи, сил нет терпеть, аж голова кружится, – тихо попросил Челюсть, когда по хворосту заплясало набирающее силу пламя. – Он нарочно, сука, меня ветки таскать заставил! Знаешь зачем?
– Ну?
– Чтобы я отказался. Или выступил на него. Пришить меня хочет, не понял еще?
– Чего там не понял. Сам слышал, как он Скелету шептал…
Расписной обернул распухшую руку цыгана листьями и травой, сверху обмотал лоскутом арестантской робы, рывком совместил обломки костей и зафиксировал шиной из прочных веток.
– Что… шептал?.. – Челюсть стойко перенес болезненную процедуру, только на лице выступили крупные капли пота.
– Что надо тебя завалить. На хер нам обуза с одной клешней… Только тихо, чтоб никто не видел. Так что держись ближе ко мне… Готово. Теперь вставляй в перевязь, пусть висит на шее – быстрей заживет.
Все это Расписной придумал. Но в жестоком уголовном мире любое семя подозрения находит благоприятную почву.
– Ну паскуда… Я его первый сделаю!
Цыган недобро ощерился, обнажив большие неровные зубы.
Темнота сгустилась окончательно, и красноватые блики разгоревшегося костра придавали зловещий вид лицам окружавших его людей. Осматривающий растертые ноги Груша наклонил голову, пухлые щеки лоснились, как у насосавшегося упыря. Привалившийся к дереву Скелет напоминал истлевшего мертвеца. Изломанные тенями Зубач, Утконос и Катала казались вынырнувшими из преисподней чертями с тлеющими угольками в черных глазницах.
– Надо бы порыскать вокруг, жратву поискать, – сказал Груша.
– Тут вокруг волки рыщут, как бы ты сам жратвой не оказался, – реготнул Утконос.
– Так часто бывает – пошел за харевом, а самого отхарили, – Зубач длинно плюнул в костер.
– Мы раз рванули с пересылки и «корову» прихватили. Здоровый такой фраер, молодой, из деревни. Забили баки: мол, нам сила твоя в пути нужна, потом всю жизнь в авторитете ходить будешь…
– И что? – заинтересовался Катала.
– Через плечо. Двести километров по тундре, три дня он сам шел, а потом мы его разделали. Тем и продержались всю дорогу.
– И как она, человечинка? – не унимался Катала.
– Ништяк. Сладковатая, сытная…
– Тихо! – Утконос привстал, вглядываясь в темноту.
– Слышьте, кажись, ходит кто-то…
У костра наступила настороженная тишина. Вокруг шелестел ночной лес, но в обычном шумовом фоне Расписной разобрал лишний звук.
– Чего хипешишься, – процедил Зубач. – Вроде без кайфа, а глюки ловишь!
– Кому здесь ходить… Только зверям, – поддержал его Катала.
– Сука буду, слышал…
– Я вкуса не разобрал, – сказал Катала.
– Чего?
– Раз дрался с одним рогометом, ухо ему и отгрыз. Только сразу выплюнул, не распробовал. Соленое вроде…
– Ша! – вскинул ладонь Расписной.
Снова все смолкли, и вновь донесся запоздавший хруст. Расписной понял, что к ним подбирается человек и сейчас он замер на месте с поднятой ногой.
– У кого пушка? Быстро!
Зубач заерзал, сунул под себя руку и суетливо достал пистолет, неловко поворачивая ствол то в одну, то в другую сторону. Он явно ничего подозрительного не слышал.
– Ну?! Чо волну гонишь?
– Ха-ха-ха! – раздался из кустов визгливый, какой-то нечеловеческий смех. Что-то темное, с хвостом, пролетело над костром и упало Груше на колени. Тот истошно заорал, рванулся в сторону и повалился на Скелета. Охваченные ужасом беглецы вскочили на ноги, шарахаясь в разные стороны. Зубач выстрелил наугад – раз, другой, третий… С другой стороны костра дважды пальнул Катала.
– Обосрались, ха-ха-ха, все обосрались! – Прямо там, куда ушли пули, материализовался криво усмехающийся Хорек с топором в руке. – А я вам хавку принес. Тут деревня близко…
Рядом с костром лежала крупная беспородная собака с разрубленной головой.
– Уф… – Зубач перевел дух. – Пришили бы тебя, узнал бы, кто обосрался… Ну ладно, давай, жрать охота!
Собаку разделали, зажарили и съели. Хорек держался героем и косноязычно рассказывал о своих приключениях.
– Секу в окно, гля – баба раздевается, сиськи – во, до пупа… Белые… И ляжки белые, мягкие…
– Ну?! Чего ж ты не бабу, а кобеля приволок? – спросил Груша, обсасывая красную то ли от бликов костра, то ли от крови косточку.
– Он мне, паскуда, чуть яйца не отгрыз! И выл потом… Шухер поднялся, мужики набежали… Еле сделал ноги. Ну да можно завтра пойти…
– Завтра, завтра! – Груша швырнул кость в огонь, сноп искр брызнул на ногу Утконосу, тот выругался.
– Ты чо? Или крыша едет от суходрочки?
– Баба небось слаще кобеля? – поддразнил Катала. – Чего ее не притащил?
– Тяжелая… Я б ее лучше там отхарил, а сюда ляжку на хавку…
– А Расписной бабий фляш[1] хавать бы не стал, – внезапно сказал Зубач. – Точняк не стал бы?
– Нет, – Расписной качнул головой.
– В падлу, да? Пса голимого[2] жрать не в падлу, а бабу чистую – в падлу? Как так выходит?
– Вот если мы с тобой недели две в пустыне прокантуемся, тогда узнаешь, как выходит!
