ладно, это еще не самое плохое. Там все разрешится рано или поздно. А вот пособничество террористам — это совсем как бы хуже некуда. Вы слышали, конечно, о происшествии на станциях «Лубянка» и «Парк Культуры»? Слышали. Все закрытые подземные коммуникации, как вы понимаете, сейчас на особом контроле, весь мусор, который там валяется, перелопачивается сейчас и проверяется на предмет улик. Окурки, бутылки, слюна там, отпечатки всякие… Вы понимаете. Если подтвердится, что ваш сын наследил в непосредственной близости от места взрыва, то это будет совсем другая статья и совсем другие сроки.
Он открыл папку, достал стандартный бланк. Огляделся, увидел пуфик, присел. Папку уложил на колени. Надписал на бланке сегодняшнее число и время, адрес и фамилию, поставил галочку против графы «подпись предостереженного». Встал и протянул его Михаилу Семеновичу.
— Это что такое? — разлепил губы Поликарпов-старший, с опаской глядя на бумагу.
— Это официальное предостережение, вынесенное вам и вашему сыну. Я вас предупредил об ответственности за противоправные действия, разъяснил закон, провел профилактическую беседу. Вы можете подписать…
— Я не буду ничего подписывать! — взвизгнула Инна Сергеевна.
— …А можете не подписывать. Я сделаю отметку: «От подписи отказались». Этого достаточно. А тут еще и ваш участковый присутствовал при беседе.
— Я буду жаловаться! Это ложь!.. Миша! — она нацелила вытянутую руку в живот мужа. — Ты заслуженный человек! Сделай же что-нибудь!
— Кошмар какой-то. Ужас, ужас… — пробормотал потрясенно Михаил Семенович. — Что же это будет теперь, а?
— А вот поговорю с вашим сыночком, и решим, — туманно сказал Леший.
Дима закрыл дверь своей комнаты, тихо щелкнул замок. Снаружи доносился пронзительный голос Инны Сергеевны. Кажется, она говорила с кем-то по телефону.
— Вы это… Садитесь, — подросток показал на кресло в углу комнаты.
— Молодец, воспитанный мальчик!
Леший сел. На противоположной стене, так чтобы удобно было смотреть с кровати, висел циклопических размеров плоский телевизор. В матово-черном экране Леший видел свое отражение. Смотрелся он здесь как-то не очень. Как чужеродный элемент.
— Это все не шутка? — спросил Дима.
Леший мог бы сказать, что это шутка. Почти шутка. Поскольку в запутанной и вопиюще противоречивой правовой реальности привлечь его даже к административной ответственности никаких шансов нет. Вместо этого Леший сказал:
— Никаких шуток. Какие тут могут быть шутки?
Молодой человек побледнел и сцепил трясущиеся руки.
— Вы меня арестуете? Прямо сейчас?
Леший искал нужную страницу блокнота. Нашел. Нарисовал под фамилией «Поликарпов» ровную линию, довел ее почти до края страницы и опустил вниз под прямым углом. Он подсмотрел это у одного журналиста — тот выделял такими углами информацию, относящуюся к определенному лицу или событию. Ничего особенного, но очень удобно. И смотрится красиво.
— Как давно занимаешься диггерством? — спросил он.
Дима сел на кровать, положил локти на колени, уставился в пол. Леший подождал.
— Так и будем молчать?
В дверь застучали, голос Инны Сергеевны прокричал:
— Вы будете говорить с Димочкой только в моем присутствии и в присутствии адвоката, вы слышите?
И в сторону:
— Миша, ну что ты стоишь, как истукан? Звони скорее Митрохину! Сделай же что-нибудь!..
Дима прислушался, поморщился, сказал:
— Да не диггерство это даже. Баловство одно.
— Хорошо, — сказал Леший. — Как давно балуешься?
— Полгода где-то.
Голова его сохраняла прежнее положение казнимого на плахе, но при этом он то и дело испуганно, по-жеребячьи, скашивал глаза на Лешего.
— И где успели побывать? — спросил Леший.
— Да нигде толком…
— «Бродвей», «Кузница», «Пирожок»? Может, «Адская щель»?
Дима быстро глянул на него и отвернулся.
— Нет. То есть…
Он вдруг выпрямил спину, как на картине «Допрос партизана», и громко отчеканил в пространство:
— Я не сексот! И ничего говорить не буду!
Леший нарисовал рядом еще одну вертикальную линию, хотя под фамилией Поликарпов по-прежнему было пусто.
— И почему так сердито? — поинтересовался он.
— Я узнал вас! — На скулах у Димы заходили желваки. — Вы — Леший. Это вы меня избили там, под землей…
— Ну, «избил» это громко сказано, — заметил Леший. — Я ведь тоже тебя узнал… Рыба, если не ошибаюсь?
Рыба раздул ноздри и изобразил на лице что-то вроде презрительной усмешки. Попытался изобразить. Это было нелегко.
— До тебя хоть сейчас дошло, что ты людей тогда в метановую ловушку завел и чуть не изжарил их зажигалкой своей? — спросил его Леший. — Или до сих пор думаешь, что герой?
— Я не знал ни о каких ловушках, — сквозь зубы проговорил Рыба. — Вы их расставляете, вам лучше знать…
Леший покачал головой.
— Дурак, ну что тут скажешь. Почитай любое пособие по спелеологии — будешь знать немного больше. Кто их расставляет, эти ловушки, где и зачем…
Он протер уставшие глаза, надул щеки, с шумом выдохнул.
— Короче, Рыба. Чудо-юдо рыба кит… А разве под землей рыбы водятся?
Помолчал, выдохнул еще раз.
— Видимо, все-таки не водятся. Не место им там. Поэтому я тебе вот что, Рыба, скажу. Кидай дурное. Серьезно. Пугать я тебя не хочу, хотя ты сам должен понимать, что, кроме заявления твоей мамы, есть еще живой свидетель твоего присутствия на закрытой территории. В смысле я сам. Такая ерунда получается. Для меня, как для майора милиции, даже не нужен второй свидетель…
— Никаких жертвоприношений не было, — проговорил Рыба напряженными дрожащими губами. Он готов был вот-вот расплакаться. — Я выдумывал это все!.. Байки травил!
— А как твоя мать узнала про эти байки?
— Не знаю. Подслушивала, когда по телефону говорил… Или в «аську» мою залезла…
— Удружила она тебе, нечего сказать. — Леший провел в блокноте еще одну вертикальную линию. — Но оно и к лучшему. Теперь ты по крайней мере знаешь, в какое дерьмо вляпался. И заруби на носу: со мной лучше не связываться. Еще раз сунешься в «минус» — я тебя найду. По следу, по запаху вычислю. И тогда окажется, что мама не зря беспокоилась, сердце рвала, как вон она сейчас рвет. Слышишь, как она в прихожке вашей по телефону рыдает, какого-то там ангела-чиновника разжалобить пытается?
— Слышу, — сказал Рыба тихо.
— Ты все понял?
Рыба поднял на него глаза.
— Да. То есть… Сейчас мне ничего не будет? Ну… Вообще ничего?
— Ты свое получил. И получишь еще от родителей, когда я уйду.
