— Все может быть по-другому, Сергей Михайлович.
— Да?
Семаго смотрел на него, покачивая в руке стопку.
— Море, — сказал Родион. — Теплое, спокойное. Далеко отсюда. Примерно там, где вы отдыхали этим летом. Дом на берегу. Частный пляж. Небольшая яхта у пристани. Гараж на две машины. До ближайшего города со всевозможными развлечениями и развитой инфраструктурой — десяток миль по хорошей дороге, на которой никогда не бывает пробок и которую нет нужды чистить зимой. Для мощной спортивной машины это десять минут езды, по московским меркам совсем ничего. Уютный вечер в первоклассном ресторане. Ночь с красивой женщиной… с Наташей, к примеру. Или с любой другой, как вам захочется…
Родион посмотрел в сторону крепконогой официантки, только что доставившей к соседнему столику вторую перемену.
— Из числа забот: ежегодная покраска яхты, встречи с финансовым консультантом, который ведет ваши дела и время от времени дает советы по поводу ценных бумаг, а также регулярные визиты к вашему врачу и личному тренеру… Ну, и ежедневная чистка зубов, разумеется, — Родион улыбнулся. — Многие медицинские светила считают, что здоровье человека на 90 процентов зависит от гигиены полости рта.
Майор поставил стопку на стол. Шутку он не оценил. Возможно, даже не расслышал.
— Для всего этого нужны деньги, — сказал он.
— Шестизначный счет в надежном банке, — сказал Родион, глядя ему в глаза. — Или семизначный — все зависит от вас. Ну, и в какой-то мере от вашего финансового консультанта… Как вы полагаете, Сергей Михайлович?
Семаго вдруг протрезвел. Он понял. Не испугался, не удивился, просто понял. Все эти подарки, угощения, вип-ложи, праздник жизни… Все объяснилось просто и понятно. Он вспомнил вдруг свой давешний сон: ракета, друзья, его тщетные попытки успеть… Вот ведь какая штука выходит — все они четверо и в самом деле будто в одном экипаже, в одной ракете, и несет их куда-то неведомая сила, всех четверых. Почему именно они?.. Двое уже погибли, один медленно загибается в сибирской колонии… остался только он, Семаго. Опоздавший. Припозднившийся. Но, похоже, он все-таки успел. Догнал их. Полетит он — в ракете, которая (уж он-то знает это наверняка!) никогда не вернется обратно?.. Или опять одолеет его проклятая «ракетофобия», опять он спасует, струсит, останется на земле тихо доживать пенсионерский век?
— Я лечу, — сказал Семаго тихо.
— Что? — удивился Родион.
Майор смутился, прокашлялся, увидел перед собой полную стопку, выпил. Увидел, как через зал к ним танцующей походкой возвращается Наташка — веселая, красивая, беззаботная. И сказал твердо:
— Я полагаю, что надо попробовать.
— Ну, и замечательно! — Родион перевел дух, поднял свою стопку, посмотрел сквозь нее на секретоносителя первой категории Сергея Михайловича Семаго, улыбнулся.
— За вас. И нашу дружбу! — и тоже опустошил свою стопку.
Это была его первая вербовка, и она прошла успешно.
Во время утренней поверки полковник Савичев смотрел люто, исподлобья, кривил губы.
— Бригада пилорамы — три шага! Почему опилки на территории? Карцер на пять суток!
— Кто вчера дежурил по кухне? Дульцев, Козин, Гребенников, Панибрат — три шага! Посуда вымыта плохо! Пять суток!
Вчера его снова вызывали в Заозерск, на ковер — на этот раз к самому начальнику краевого ФСИН, генерал-майору Драгунову. Еле уполз оттуда Савичев, думал, концы отдаст. Такими словами его не крыли с тех пор, как был жив отец. Да какое там — отец и слов-то таких не знал: «латентная демократия», «лондонский выползень», даже — «клещ голливудский»! При чем тут Голливуд, Савичев сразу не понял, а потом по вечерним новостям передали, что какая-то там американская киностудия собирается ставить фильм, основанный на фактах из жизни Мигунова и его героической, значит, борьбы. Еть мать, вот уж дали так дали! Хоть сразу рапорт на увольнение пиши!
— Отряд хозобслуги! На полу — грязь! Дневального лишить передачи!
— В медчасти опять нехватка лекарств, Ивашкину строгий выговор…
И Полканиха туда же: выгребла его заначку, объявила «сухой закон» — пока, значит, опять премию платить не начнут. Вот дура! На месте своем удержится — и то ладно! В звании не понизят — счастье! О какой премии речь!.. Ей бы, дуре, наоборот, в ноги Савичеву поклониться — вон, в самом Голливуде кино про них снимать будут, и на ее роль тоже какую-нибудь бабу-ягу найдут обязательно. Знаменитость! Все они знаменитости теперь…
— Кто на «овощерезке» в эту неделю? Три шага!.. Кто вам разрешил капустные очистки выносить за пределы хозблока, я спрашиваю? Пять суток!
И только Мигунова не трогал полковник. Главного виновника всех неприятностей. Его только тронь — такая вонь поднимется, что ею Савичева точно с должности сдует! После поверки полковник будто невзначай зашел в тринадцатую камеру, поинтересовался: как жизнь?
— Нормально, гражданин начальник, — пробубнил Мигунов, глядя в сторону. Сам зеленый, глаза ввалились. — Как обычно.
— Жалобы есть?
— Нет, гражданин начальник.
— Претензии?
— Нет.
— За что же ты мне тогда, Мигунов, такую подлянку устроил? — спросил Савичев. — За что на весь мир ославил?
— Я про вас ничего не говорил, гражданин начальник.
— А почему меня тогда по всем инстанциям склоняют, во все дыры жарят, как ты думаешь, блядина ты вражеская?! — вежливо поинтересовался полковник.
— Я не знаю, гражданин начальник.
— Вот как, — вздохнул Савичев, подумал. — А вот у нас в России зато смертность высокая — это хоть ты знаешь?
Молчит.
— При этом всякие вражеские элементы работают над тем, чтобы она увеличивалась. Смертность, имею в виду. Так что думай, шпионская морда. Хорошенько думай!
«Не спать. Не спать и быть начеку. Целая наука. И здесь я — профессор, академик, доктор, кто угодно…
Или жертва науки.
Были бессонные курсантские ночи перед зачетом по истории КПСС — Носкова в Кубинке все боялись, никто не спал, учили. Сутки, двое. Были ночные дежурства «на кнопке», которые при общем армейском недосыпе иногда превращались в мучение. Был маленький Родька, у которого болел живот или что-нибудь еще — мы со Светкой спали по очереди, это длилось несколько дней, неделю, две.
Но это все ерунда. Что такое каких-то пятьдесят часов без сна? Раздражение. Головная боль. Утомляемость. Вот и все… Сейчас я потерял счет бессонным ночам. Пять суток, шесть. Десять. Я даже не знаю. Не могу вспомнить. Скорее всего, иногда я забывался на какое-то время. Я стал медлителен, как ящерица в холодную погоду, могу застыть на месте, оцепенеть, мучительно соображая, где я и что должен делать.
Главное — не спать ночью. Закон жизни. В первую же ночь после злополучного визита правозащитников Блинов попытался сделать мне «кулёк с гулькой» — накинуть на голову одеяло и закрутить на затылке, пока не задохнусь. Я отбился, но после этого у нас обоих отобрали одеяла. Мне это скорее на руку: холод отгоняет сон. Блинов в ярости. Через день исцарапал себе ногтями лицо и шею, пожаловался дежурному, что я бросился на него, пытался убить. Реакции никакой не последовало — меня
