Все выбрались на палубу. И радист, и повар Вася в толстых очках, и даже захромавший от радикулита боцман. Никаких перемен. Кричала где-то во тьме запоздалая чайка, и всё ещё ходил по палубе механик.
— Уснули они там, что ли? — вспылил капитан.
И вдруг механик остановился и сказал:
— А я вижу. Вижу! Только на воде. Вон в волнах — один длинный, два коротких. Вон, вон!
Мы прильнули к борту, вгляделись в темноту и неожиданно совсем недалеко от парохода тоже заметили огни фонаря: один длинный, два коротких. Капитан схватил бинокль, крикнул рулевому: «Два градуса лево!» — и протянул:
— Это у них что-то случилось… Кого-то выслали вперёд.
Фонарик светил всё ближе. Мы прошли совсем рядом с ним, в десятке метров! И тут разглядели лодку, а в ней человечка, мальчонку, с фонарём в руках.
— Пацан сигналы даёт! — ахнул капитан.
Посреди ночи, в мокрой туманной толчее, в море стоял мальчуган и давал кораблям сигналы, чтобы не налетели на камни…
— Ну китайчонок, ну китайчонок! — закачал головой Вася.
— Интересно, как это ты разглядел? — спросил боцман.
— А у Васи очки толстые, — сказал капитан.
— А по мне хоть турчонок, хоть негритёнок, главное, чтоб человек! Вон — кроха, а человек. Торчит тут и светит, чтоб мы брюхо не пропороли! — сказал боцман.
За бортом снова мигнуло. Один длинный, два коротких.
— Посылочку бы ему сварганить, — вслух подумал Вася.
— Фантазёр!.. — усмехнулся боцман.
— А что? Целлофановый пакет пряников, конфет. Завязал — и порядок!
— Да не успеть. И не заметит ночью! — сказал я.
— Акула вмиг схарчит! Их тут навалом! — сказал радист.
— Акула — это точно, — согласился Вася и вздохнул: — А стоило бы.
Капитан что-то весело замурлыкал, пробежал в рубку, и из-за двери тут же послышалось:
— Приготовиться к повороту.
Скоро мы повернули. Туман за мысом рассеялся — и как-то сразу всю ночь, весь океан осыпало яркими звёздами. На берегу закачались силуэты пальм. Справа была Индия! Индия!
А я всё стоял и оглядывался. Там сзади ходила во тьме чёрная грозовая туча, клубился на волнах липкий солёный туман, и посреди него, в лодчонке, мальчуган — хоть негритёнок, хоть турчонок — всё подавал и подавал корабельному народу сигналы — один длинный, два коротких; один длинный, два коротких.
СВЕТЛЯЧОК
ВЕСЁЛЫЙ СЛУЧАЙ
По пути к Владивостоку мы забежали в маленький индийский порт за грузом чая. Подошли к причалу — и словно окунулись в чайный раствор.
Всё вокруг чайного цвета: руки, лица людей, стволы пальм, кокосовые орехи! Даже птицы на воде как разваренные чайные хлопья. Жара. Тропики!
По лицу течёт пот, солнце с нас шкуру снимает. А для чая самый раз. Он сырости не терпит: все запахи впитывает.
Наш боцман выбежал на палубу, поднял руку, щёлкнул пальцами:
— А ну, братва, проверить трюмы, вымести всё с палубы, чтоб нигде ни обмотки, ни селёдки! А то будут в Москве чай с селёдочным духом прихлёбывать.
Есть всё вымести!
Бросилась команда по трапам — кто со шваброй, кто с метлой.
А я на этот раз взял веник и пошёл между трюмами выметать щепу от досок.
Солнце водит по спине лучами, как паяльной лампой. Зной! А работать надо: чайные ящики на причале рядком выстроились, ждут…
Вдруг с пакгауза сорвалась какая-то чёрная тень и мелькнула надо мной. Я оглянулся.
Ворона! Тяжёлая, толстая! Уселась на мачту, посмотрела на меня, на палубу и как каркнет: «Кар-р! Кар-р!»
С чего бы это она? Может, ей моя работа не нравится? Я посмотрел вокруг. Ничего подобного! Всё как надо!
За первой вороной — вторая. С костью в клюве. И тоже: «Кар-р! Кар-р!»
Выронила кость — и чуть мне не по голове!
«Ах вы, — думаю, — чёрные! Ругаетесь да ещё кости на голову швыряете?!»
Схватил я кусок щепы, размахнулся, но тут ко мне подбежал старик индиец, замахал руками:
— Нельзя! Они священные, почитаемые!
А вороны взлетели, покружились над причалом и сели верхом на какого-то бродячего козла. Едут, правят, как наездницы, и, видно, приказывают.
— Ну то-то! — засмеялся я. — На козле — пожалуйста! А я вам не козёл.
Только я взялся за веник, а вороны тут как тут! Уселись на прежнее место и командуют: «Кар-р! Кар-р!»
