самана. Теперь ямы заросли дерезой и будяками. Точно такой выгон был в станице у Григория. Выгон разделял ее пополам, упирался в речку, а другой окраиной — в кладбищенский курган. И хата бабушкина так же стояла спиной к выгону, как и Аннушкина, приземистая и длинная… Григорий когда-то гонял мяч по выгону, а бабка пасла гусят.
Григорию было приятно узнавать травы, среди которых прошло его детство. Он срывал вялые, прибитые заморозком листья, растирал пальцами, нюхал. Вдруг он увидел Родиона — тот возвращался скорым шагом из степи с цветами в руке.
— Эй, братишка!
Разгоряченный ходьбой, Родион вышел из-за куста дерезы, пряча букет белых хризантем за спиной.
— Ты почему прячешь цветы? — спросил Григорий.
— Да я… Гриша… Я так, — смущенно ответил Родька.
— Где ты их нарвал?
— В соседнем хуторе. Там одна знакомая разводит…
От белых с золотистым отливом лепестков исходили приятный прохладный свет и терпковатый запах.
— До соседнего хутора семь километров, Родя, — с улыбкой сказал Григорий. — Ради кого ты бегал так далеко спозаранку?
— Ради мамы. У нее сегодня день рождения.
— Что ты говоришь?! Тогда айда в магазин, я что-нибудь ей куплю.
Забежав в хату, Григорий переоделся. Родион оставил цветы, и они двинулись в магазин.
Очень было любопытно Родьке узнать, читаю ли сельчане его сочинение. Он вначале шел рядом с Григорием, а потом, увидев, что там происходит, поотстал.
Люди толпились на крыльце еще закрытого магазина так, словно брали приступом двери, окованные жестью и перетянутые стальным поясом прогона. Смеялись, что-то возбужденно выкрикивали. Нижние старались пробиться наверх, к тетрадным листкам, приклеенным к двери. Пробрался туда Федя-почтальон, за ним и Гриша Матюхин. Шли доярки с работы, среди них была мать Родиона и тоже смешалась с толпой. И директор школы Иван Николаевич был около магазина.
Федя прорвался к двери, сорвал фуражку, замахал ею, призывая:
— Товарищи, тихо! Успокойтесь. Стойте на месте! Да тихо, я вам сказал! — От натуги побагровел шрам на его лице. — Слушай, народ, я вслух прочитаю!.. «Граждане жулики!..»
Его прервали, кто со смехом, а кто всерьез:
— Федя, мы честные люди! Не оскорбляй!
— Да тут так написано!.. И к жуликам обращаются, а не к честным. Не мешайте, читаю: «Граждане жулики! Как вам не стыдно? Зачем украли трубы и электромоторы? Без них не заработает автодойка! Обращаемся: верните по-хорошему! Сегодня же ночью. Иначе будет поздно. Предупреждаем: завтра же вывесим ваши фамилии на всенародный позор! Граждане жулики, помните, мы знаем о вас все! От нас не скроетесь». Подписано: «Крысоловы».
Федя, дочитав «Обращение», рассмеялся, от себя добавил:
— Молодцы, крысоловы! Правильно написали. Граждане, которые жулики, и я, как народный контролер, говорю вам: верните ворованное по-хорошему!
Так, наверное, давно уже не смеялись люди, собравшись вместе толпой, как сейчас. Родион грыз кулак от досады и разочарования: он, можно сказать, кровью писал, а его слова не приняли всерьез!
У магазина вдруг с визгом затормозил проезжавший газик. Из него выпрыгнул председатель колхоза.
— Что тут за митинг? — недоуменно опросил он. — Ты, Федя, тут командуешь?
— Да вот, видишь, «прокламация»! — крикнул Федя. — Обращение к гражданам жуликам. Обсуждаем. Прочитать тебе?
— Спасибо. Уже читал. Наизусть помню. — На порожках было засмеялись, но Литовченко укоризненно покачал головой, и смех умолк. — Ничего смешного я тут не вижу. Стыдно должно быть нам всем, что у нас уже такие… «прокламации» стали появляться. Кстати, об этом как раз и будет идти разговор на колхозном собрании в будущее воскресенье. Так что, приходите все. Там поговорим.
Председатель, сев в газик, хлопнул дверцей.
— Иванович, шумни Дяде, пусть идет магазин открывать! — крикнул Федя вслед отъезжающей машине. — На целый час задерживается! Тоже мне, шишка на ровном месте.
На крыльце вновь разыгрались страсти:
— Кто ж это написал?
— Да кто б ни написал — правильно написал!
— Ну, придумали… партизаны!
Никто у магазина уже не смеялся.
«Ага, дошло!» — радовался Родион, таясь за табачным ящиком.
На улице показался Дядя, какой-то сам не свой — растрепанный, неопрятный. Все повернулись к нему. Смотрели осуждающе, с раздражением: долго же пришлось его ждать!
Толпа возбужденно загомонила.
— Чего разгалделись?! — закричал Дядя без привычных шуточек-прибауточек. Не читая, он стал сдирать «Обращения» ключом от магазинного замка. — Понаклеили, хулиганье!
— Эй, Дядя, не тронь! — сказал Матюхин, загораживая дверь. — Пусть висят. Они тебя беспокоят, да?
— Отойди, пижон кудлатый!
— Пусть висят! Не трогай, Дядя! — закричали из толпы.
— Нехай читают граждане, которые жулики! — сказал Федя и засмеялся язвительно.
— Дядя, отдай трубы, пока не поздно, — в шутку сказала Виталькина мать.
— Какие такие трубы?! — затрясся Дядя.
— Открывай магазин! — закричали на него. — И так на целый час опоздал, барин какой! У людей праздник, а он спит!
— Дядя работал! — смеялся Федя. — Он на своих воротах зубами отдирал: пять штук ему приклеили.
— Эх, Федя, Федя! — произнес Дядя, открывая дверь. — Ведь знаешь, дуракам закон не писан…
Люди гурьбой повалили в магазин и чуть было не сбили его с ног.
На крыльце остались Матюхин с директором школы Иваном Николаевичем.
— Не правда ли, оригинальное сочинение? — сказал Григорий и рассмеялся. — Не иначе, как работа ваших учеников!
— Неужели? А я считаю, что это хитрость взрослого человека. — Директор школы подмигнул Григорию.
— Да что вы, Иван Николаевич! Стиль-то, стиль какой! А наивная вера в добропорядочность и совестливость жулика? Нет-нет, Иван Николаевич, это бесспорно сочинение ваших подопечных!
Директор школы надел очки и внимательно прочитал «Обращение».
— Возможно, возможно. Написано правильно, без ошибок. И свидетельствует… о пробуждении общественного сознания. За это сочинение я мог бы поставить пятерку…
Виталька наслаждался, наблюдая из-за каменной ограды, как его двоюродный дед Савелий знакомился с содержанием «прокламации». Опираясь на черенок лопаты, тот почти носом водил по строчкам:
— «Граждане жулики!..» Так… так… так… А-а, вон оно как!
Воровато оглянувшись, Савелий стал быстренько счищать лопатой с камней бумагу.
— Кхе-кхе! — Виталька навис над ним, держась за верхние плиты ограды. — Дед Савелий, но ты запомнил, что там написано?
— Изыди, дьяволенок! — Хищно ощерясь, старик замахнулся лопатой.
Виталька пригнулся.
— Не забывай, дед, про Уголовный Кодекс! — услышал Савелий из-за ограды.
