своих убеждений! Физические страданья — ничто в сравнении с теми душевными муками, которые я испытываю, болея за свой народ!.. Слышишь, это ведь обо мне они поют… вот, вот про
Радуйся, Дево, радуйся: радуйся, благословенная: радуйся, препрославленная: твой бо Сын воскресе тридневен от гроба! — гремел хор.
Утратив от воодушевления разум, Хазин шагнул вперед, точно и впрямь хотел занять место на кресте или, по меньшей мере, со священниками в алтаре, и — удивительное дело! — народ, стоявший так, что, казалось, яблоку негде упасть, теперь легко подался, повиновался, расчищая идущему путь, никто не возражал, а бедная крохотная старушка прошамкала любовно: «Иди, иди, молись, милый!..»
Вирхов, обалделый ото всего этого, попятился назад, передать Ольге свой разговор и с Хазиным и с Петровским.
Выражение Ольгиного лица было ему непонятно: в экстатическом взоре ее, устремленном к царским вратам, запечатлелось столько откровенного счастья, что Вирхов даже позавидовал ей. Лишать ее этих минут блаженства было совестно; поколебавшись, он тем не менее сказал:
— Ольга… здесь Хазин!.. Он был сегодня…
Тревога мелькнула в Ольгиных глазах, но не долее чем на короткий миг.
— Ты что, ослеп?! — воскликнула Ольга; если б не храм, она бы расхохоталась.
— ?!
— Нет, ты просто ослеп! Да вон же он, вон!!!
— Мелик?! Где?!
— Да в алтаре же, в алтаре! Сейчас он выйдет! Он служит вместе с ними, с Владимиром и Алексеем! Третий священник — это он! Ты что, не узнал его?! Ты плохо видишь?!
Она указывала на того священника, про которого и Вирхов подумал было, что тот похож на Мелика; но от перевозбуждения Вирхов стал-таки видеть хуже, и сейчас лишь понапрасну пялил глаза, не в силах под тяжелой златотканой фелонью различить движения знакомой фигурки.
— Это он, это он! — убеждала Ольга. — Он дал мне знак! Я поднялась на приступочку, меня потом спихнули оттуда, и он успел увидеть меня! Он улыбнулся! Понимаешь, его рукоположили! Как я рада за него! Теперь ясно, почему он скрывался от нас! Перед таким событием ему надо было смыть с себя всю нашу грязь, отрешиться от нашей суеты, страстишек! Господи, сколько лет он ждал этого часа! Видишь, сбылось! Жертвенная чаша его не опрокинулась! Так ему было нагадано, мы гадали с ним еще давным-давно, в юности. Ты слышишь, они поют об этом?! «Молния! Образ потрясения. Все в страхе и трепете. Совершенномуд-рый человек идет своей дорогой. Познавая себя. Жертвенная чаша его не опрокинется»… Ты слушай, слушай!..
…Адама воздвиг от тли…
— Ты что, не понимаешь, что это он?! Твой Хазин подлец и мерзавец! Ты пойди, пойди, продерись поближе! Иди!
Вирхов покорно пошел, не разбирая перед собой, однако, уж почти ничего: как при ударе молнии, изукрашенные своды храма, люди, лики святых и мучеников слились воедино, засверкали, материя исчезла.
Кто-то мягко взял Вирхова за руку. Это была Наталья Михайловна.
— Что ж вы своих не узнаете, — в шутку упрекнула она. — Христос воскрес. С праздником. Смотрите, там Лиза… А это мой сын, вы ведь не знакомы? Рада вас видеть…
— Я… я тоже очень рад… С праздником! Я, правда, очень, очень рад, что вы наконец… на воле! Я знал, что вы тут!
— Вот как мы встречаемся — то в сумасшедшем доме, то в церкви! Вы знаете, что Таня тоже здесь?
— Да, мы видели ее во время крестного хода. Если это была она…
— Наверное, она. Мы с ней потеряли друг друга… Вы, кажется, обижены ею? Вы не должны на нее обижаться… Бедняжка, ей так трудно сейчас… По-моему, она вами увлечена… Я немного посвящена… Она сказала, что между вами пробежала черная кошка. Позвоните ей на этих днях. Она не будет рассержена. Она вас ждет. Ей важна ваша поддержка. Может быть, вы и посоветуете ей что-нибудь…
— Посоветую?!
— Ну да. Она сейчас в сложном положении… Они не могут ни на что решиться…
— А кто они?
— Все их семейство… Им ведь прислали открытку из Инюрколлегии… Вы в курсе дела? Нет? Не догадываетесь, о чем может идти речь? Впрочем, никто еще ничего толком не знает… Мы только
— Я?!
— Не я же, — улыбнулась она. — Катерина, Танина мама… вы ей были представлены, она, кстати, тоже где-то здесь, пригласила, конечно, и меня ради такого случая на совет… Но что я могла сказать ей? Я такими делами сроду не занималась. Я поспрашивала у своих приятелей, кого сумела за эти дни разыскать, но они мне сказали только, что при операциях через Инюрколлегию взимаются огромные налоги, так что от капитала (если он там есть, разумеется) вряд ли что останется… Григорий Григорьевич, с которым вы тоже знакомы… Ну да, тот самый… предлагает оформить брак с Таней, фиктивный, фиктивный… чтобы она могла уехать с ним за границу и там получить эти деньги… Но я в сомнении, Таня тоже… Как отважиться на такое?! Неизвестно, что он за человек, хоть он и производит неплохое впечатление… Ну а кроме того… сейчас, бесспорно, момент вообще малоподходящий… Все эти события… И Лев Владимирович… и Мелик… Так все сразу, внезапно! Как жаль их обоих!.. Левушка-то, я почему-то надеюсь, еще выкрутится, а уж Мелик… Увы!.. Я его не видела, правда, лет пятнадцать, а то и двадцать… Какая судьба! Вы не поверите, но Таня всегда говорила, что ей чудится, как его прямо влечет к смерти! Она говорила, что вся его жизнь была тайной борьбой со смертью… И никто этого не понимал!.. Не знаю, так ли это… да и не каждая ли жизнь это борьба со смертью?.. А когда похороны? Таня сказала, что вы ездили в По-кровское сегодня, чтобы договориться похоронить его там?.. Что, сельсовет дал разрешение? Разумеется, нет, он ведь был прописан не там, а в Москве. А похоронить его там, в усадьбе, возле дома нельзя? Нет, я задаю глупые вопросы, я сама понимаю, что нельзя… Нельзя…
…обретоша Ангела, на камени сидяща: и той, провещав им, сице глаголаше: что ищете живаго с мертвыми…
— Вот, вы слышите? — вскинула она голову. — Нельзя… Но вот он, ответ! Вот те самые слова! Смерти нет! Ее нет, нет!
