— О нет, нет, — замотал головой тот. — Я приехал не как турист. Я приехал… Как это называется?
— В командировку, — подсказал Мелик.
Тот прислушался, совпадает ли это с тем, что запомнилось ему, потом неуверенно согласился:
— Да, командировка.
— Простите, — извинился светский юноша, — отец Владимир рассказывал нам, что вы занимаетесь литературоведением.
— Меня занимает русская литература, — твердо выговорил гость.
— Какого периода? — живо переспросила Таня.
— После революция. И до, и после. — Он был рад, что выразился так чисто по-русски. — Но больше после, — совсем смело сказал он.
— Это очень характерное время, — веско, но и деликатно заметил светский юноша. — Время, безусловно, заслуживающее самого пристального изучения, но не в узколитературном, а в широком общекультурном плане.
— Да, да, — подтвердил гость. — Скажите, что особенно вы считайте важный?
Тот, как и получасом раньше, солидно откинулся в кресле, которое снова не без удовольствия занял (потому что гость так и не согласился сесть туда), и произнес довольно непринужденным тоном:
— Мне представляется наиболее интересной проблема взаимоотношений государства и Церкви. Разумеется, это надо понимать шире, учитывая ряд привходящих моментов: например, Церковь и интеллигенция. Заодно необходимо было бы проанализировать смежную проблему взаимоотношений интеллигенции и государства.
— Особая тема здесь — это тема обновленческой церкви, — вставил Мелик.
— О, да. Обновленческая церковь очень интересно! — воскликнул гость. — Это очень интересный theme. Я читал об этом книга, — от волнения он начал говорить хуже, — книги.
— Краснов-Левитин, — подсказал Мелик.
— О да, да. Краснофф-Левитин. Это ошень важная проблем для нас. У нас тоже есть люди, которые говорят: священник не должен иметь целибат. Он может жениться, раз, два, три… — отгибая пальцы, он засмеялся. — О, это большая проблем.
— Ну, у вас это было по-другому, — заверил изящный юноша. — У нас обновленческую церковь курировало непосредственно ГПУ. Хотя, безусловно, обновленческие тенденции существовали до революции.
«Мой ученичок!» — успел шепнуть Мелик Вирхову.
— Но ведь в католической церкви совсем другое! — с возмущением и ужасом сказала Таня.
— О да, да, я шутил, — объяснил Григорий Григорьевич. — Конечно, у нас нет ГПУ.
— И совершенно иные задачи стоят перед Церковью, — настаивала Таня.
— Ода.
— Но в чем-то наше обновленчество, в его чистой форме, ставило те же задачи, — заметил Мелик.
— В чем-то да, но все-таки это ужасно — сравнивать наших обновленцев с католиками, — сказала Таня, трогательно сжимая на груди руки.
— Почему? — нарочито спокойно удивился Мелик. — В конце концов, суть одна и здесь и там. Церковь пытается найти какие-то формы существования, которые соответствовали бы современному, изменившемуся с тех пор, как впервые было проповедано Евангелие, миру. В этих попытках возможны известные злоупотребления. Но они возможны не только здесь, в Православии, они были и на Западе. История знает их немало.
Гость засмеялся, вовсе не возмущаясь, а радуясь, наоборот, этой внезапной живости русской беседы.
Отец Владимир, распорядившись на кухне, вошел сюда, но сел не на свое место, а на ручку кресла изящного юноши.
Григорий Григорьевич восторженно обернулся к нему:
— О, вы видите?!
— Да, тут серьезные спорщики, — захохотал священник.
Таня, которой передалось сейчас же это радостное, восторженное состояние, проникаясь любовью к этому милому, немного наивному человеку и не желая больше сдерживать себя, сказала:
— А ведь мы даже не знаем, откуда вы. Я, по крайней ме ре, не знаю.
— О, Григорий Григорьевич побывал, наверно, всюду! — снова развеселился отец Владимир.
— Да, я много бывал всюду, — подтвердил Григорий Григорьевич, но скорее печально, чем весело. — Я жил в Германии, Франции, Англия. Я воевал в Африка. Потом я жил в Америка и Америка Латин. Потом Испань. Сейчас я живу в Испань.
— Замечательно, черт возьми, — воскликнул Вирхов, тоже поддаваясь тому же блаженному настроению, что и Таня, хотя сам Григорий Григорьевич был теперь несколько мрачен.
При слове «черт» отец Владимир незаметно перекрестился. Юноша с редкой бородкой показался в это время из-за портьеры, улыбаясь и блестя глазами, и дал знак, что все готово. Легко поднявшись, отец Владимир пригласил их:
— Ну что ж, пойдемте откушаем чаю.
Пропуская остальных, Вирхов и Мелик на мгновение задержались в проходе, и Вирхов тихо спросил:
— Так что? Кто это? Что все это значит?
— Только тихо, — предупредил Мелик. — Это какой-то большой человек. — Он покрутил неопределенно пальцами. — Только тихо, — повторил он, — я тебе скажу, но ты сам понимаешь: никому ни намека.
— Ну разумеется.
— И даже этим не показывай, что знаешь. — Да.
— Гм… Ну, словом, он, скорей всего, из
— Из ордена? Из какого?
Вирхову показалось, что Мелик немного смутился.
— Не знаю, — с неудовольствием сказал тот. — Не знаю, точно ли он в ордене. Этого никто, кроме его начальства, я думаю, не знает. Но, во всяком случае, какие-то связи у него есть.
— Здорово, — восхитился Вирхов.
— Но ты молчи. Ни слова. Понятно?
— Да, конечно.
Перешли в маленькую кухню, помещавшуюся тут же, за стеной; большая, должно быть, была внизу. Здесь стояли газовая плита на две конфорки, немецкий кухонный гарнитур, беленькие шкафчики, маленькие разноцветные табуретки и столик на жиденьких ножках. В углу висели две иконки и на стене распятие.
— Ну что ж, прочитаем молитву, — энергично сказал отец Владимир, немедленно принимаясь читать.
Все повернулись к иконам. «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении…» — читал священник. Григорий Григорьевич из уважения к собравшимся крестился как православный.
Уселись. Закуска не была обильной: бутерброды с сыром, печенье. Вина не дали по случаю поста.
— Ну так о чем же вы тут успели завести диспут? — спросил отец Владимир.
— Трудно определить сразу, — сказала Таня, все еще не остывшая от своего восторга. — Пожалуй, что о Церкви в современном мире.
— Вот как? Значит, быка за рога! — громогласно захохотал отец Владимир. — Ну что же. У Церкви и в современном мире, как и раньше, одна задача — свидетельствовать вечное и нетленное Слово Божие… Его, безусловно, можно свидетельствовать по-разному, но суть всегда одна.
— Да, — согласился Мелик, видно, тоже увлекшись и забыв о том, что хотел быть сегодня сдержан и почтителен, — но Церковь двадцатого века должна говорить с человеком двадцатого века, а не третьего и
