Наследство

права начинать первым.

Отец Владимир крякнул и опять, но уже быстро-быстро, нервно, перебирая бороду полными пальцами, сказал:

— Итак, вопрос ставится следующим образом: можно ли считать, что власть атеистическая, власть, которая (…), что эта власть «установлена Богом», «от Бога»? — Он опять посмотрел, не вступит ли Мелик, потом, совсем отчаянно, на Таню. — Да, — продолжал он, — это сложный вопрос. Пути Господни неисповедимы. Что сказать? Это тайна, — вдруг снова бодро заключил он. — Она, несомненно, откроется нам в Судный день. Пока что мы должны со смирением принимать ее как Тайну Божественного Промысла. Вот так.

По губам Мелика скользнула едва заметная усмешка, но он промолчал.

— А разве мы не должны пытаться понять эти тайны? — вкрадчиво спросил светский юноша, показывая, что он тоже не удовлетворен таким оборотом дела.

— А тут понимай — не понимай, все равно ничего не поймешь! — уверенно засмеялся священник. На лице его отобразилась веселая печаль; в ней не было метафизического страха перед тайнами бытия, а лишь легкая грусть о несовершенстве человека.

— Ну, вы так ничего и не рассказали мне о себе, — обратился он к Тане, умело давая этим понять, что тот разговор окончен, и сбрасывая с себя эту печаль.

Танино лицо тотчас же потемнело (Вирхов так еще и не привык к этому), и она поспешно сказала:

— Плохо, очень плохо.

— А что такое?! — еще так же громко воскликнул отец Владимир.

— Дома очень плохо, с мамой.

— Вы сейчас живете с ней?

— Да, и мама чуть не каждый день кричит, устраивает истерики. Я не знаю, что мне делать, посоветуйте мне, — прошептала она. — Я даже думаю, не уехать ли мне из Москвы совсем.

Она обернулась к Вирхову с выражением страха в глазах.

— Ну, это преждевременно, — заверил ее отец Владимир, — Наталья Михайловна скоро, несомненно, выйдет, вам будет легче… Вот с ней, конечно, нехорошо получилось. Это наша общая вина. Я, главное, все собирался к вам заехать, да как-то закрутился тут, столько было работы, должен был как раз в этот месяц закончить две главы. А у нас тут в храме еще настоятель заболел, я, значит, работал, можно сказать, за двоих, — энергично взмахнул он руками. — И вот, как всегда, когда торопишься, — упущение! На все не хватает рук. Хотя, разумеется, быть может, и не в силах наших было предотвратить это… У меня, по правде сказать, настоящего контакта с ней не было. Я как-то интересовался некоторыми обстоятельствами жизни одного лица, которое она, как вы мне говорили, должна была бы знать, и что-то она стала со мной не очень ласкова. Так все, безусловно, вежливо, чинно, но и весьма холодно.

— Да? Я даже не знала, — удивилась Таня.

— Ну ничего, — сказал он. — Жалко ее, конечно. Недоглядели. Это бывает с такими женщинами: держатся, держатся, а потом — раз… и готово. Но это только показывает, что мы своих ближних плохо знаем.

— Я уезжала в это время, — быстро возразила Таня.

— Нет, нет, я вас нисколько не виню. На дворе звонким лаем залилась собака.

— Дети? — спросил Мелик насторожившись.

— Нет, не похоже, — прислушался отец Владимир. — Какой-то гость.

Действительно, собака на дворе уже хрипела и рвала привязь, доносились крики детей, усмирявших ее; гость долго путался, не зная, куда идти. Заныла входная дверь на пружине. Шаркая, гость вытирал ноги.

Отец Владимир поднялся и пошел навстречу.

X «ИЗ ОРДЕНА»

Несмотря на полноту, он успел выйти наружу; в тишине тесного деревянного дома было слышно, как они, целуясь, приветствуют друг друга на пороге; потом, оступаясь, они перешли в прихожую. Гость снял пальто.

— Давайте, давайте я вам помогу. Поухаживаю за вами, как за архиереем, — приговаривал отец Владимир.

Дверь в проходную комнату отворилась. На пороге стоял невысокий худенький человечек лет пятидесяти и медлил войти, оглядывая присутствующих большими, навыкате, светлыми, детскими, немного сумасшедшими глазами.

Уже с порога, еще до того, как он успел сказать что-нибудь, по костюму, довольно простому и, может быть, даже недорогому, но какого-то неуловимо непривычного вида, стало понятно, что перед ними иностранец. Они посмотрели на его ноги; башмаки тоже были простые и заляпаны грязью, но также чем-то отличались от башмаков, какие они видели на улицах Москвы и в каких были сами. Еще через секунду он поздоровался — по-русски, чисто и почти без акцента; опять, как и в одежде, было всего лишь несколько ничтожных отклонений, чуть навраны интонации, чуть больше, чем надо, повышен конец фразы.

— Вот прошу, — пригласил гостя отец Владимир, — это вот все наша братия. А это… гм-гм… Григорий… месье, — он замялся и засмеялся, хмыкая, показывая, что ему неудобно было называть взрослого человека просто по имени, прибавлять «месье» они не умеют, а отчества иностранцу не положено, и надо что-то придумать.

— Григорий Григорьевич, — отчетливо подсказал тот, поняв затруднение, и сам громко засмеялся тоже. — Ничего, я уже второй раз в России, приезжаю в Россию, — поправился он, — и привык. Прошедший раз я жил в общежитии Университет и студенты называли меня так. Я привык. Это не менье удобно.

Мелик оглянулся, и по тому, какое торжество блеснуло в его взгляде, Вирхов понял, что ему (Вирхову) оказано большое доверие.

Священник тем временем представлял гостю свою братию, и Вирхову показалось, что Григорий Григорьевич, хотя и улыбался всем и каждому, улыбнулся Мелику так, как будто они уже не один раз виделись прежде, а Мелик не удержался и тут же подчеркнул это, преувеличенно свободно и фамильярно пододвинув ему кресло, где только что сидел изящный светский юноша; гость отказывался, норовя усесться на стул.

— Это ничего, ничего, — бодро воскликнул отец Владимир, — мы сейчас все равно организуем чай и пойдем на кухню, здесь это несколько затруднено.

— Из самовар? — живо поинтересовался гость.

— Нет, самовар сейчас ставить сложно, попьем из чайника на сей раз, — сказал отец Владимир.

Мелик, решив теперь, что тот допускает слишком большое нарушение конспирации, посмотрел на него предостерегающе.

— Конечно, конечно, очень хорошо, — закивал Григорий Григорьевич. — Шайник тоже очень корошо.

Отец Владимир и второй из молодых людей — с реденькой бороденкой — куда-то исчезли; где-то за перегородкой они совещались с попадьей, что дать к столу.

Остальные уселись, посматривая на гостя. Он немного стеснялся, что было странно в этом седом человеке, и голубые навыкате глаза его казались беспомощны.

— Так вы сейчас тоже в Университете? — спросила Таня, воодушевляясь желанием ему помочь.

— О нет, я прошедший раз был в Университете. Я был здесь летом прошлого года. Тогда я жил в Университете. Теперь я живу в гостиница «Украина». Вы знаете?

— Да, разумеется, — как нельзя более светски кивнул изящный юноша, почувствовавший себя наконец-то в своей стихии. — Но ведь вы приехали не как турист?