Наследство

немецкие и английские церковные словари и энциклопедии, но вообще книги размещены были по чину. Внизу стоял «Брокгауз», рядом с ним «Еврейская энциклопедия», на полке повыше шли книги по естествознанию и географии, еще выше помещалась этнография и антропология, после начиналась история, за нею философия, и на самом верху религиоведение и святоотеческая литература. Книги были все в хорошей сохранности, заграничные в суперобложках, многие переплетены в красивые узорчатые ткани. Пыли нигде не замечалось.

Народу в комнате было не очень много, но сидели тесно друг подле друга, около растворенной в проходную комнату двери с отдернутой занавесью; не уместившиеся здесь, придвинув стулья, расположились позади в проходной комнате, через которую время от времени пробегали поповские дети, мальчики лет восьми и десяти; слышно было, как потом они толкались в тесных сенях, хлопала дверь на улицу, взлаивала собака; несколько раз проходила жена.

Сам хозяин, большеголовый дородный мужчина лет сорока или даже моложе, похожий на ассирийского царя Ашшурбанипала, но только с светлой, красиво вьющейся бородкой, в узорчатом покупном свитере, облегавшем его полное тело и заметное брюшко, в брюках и домашних туфлях, сидел лицом к посетителям, боком к столу, заняв все пространство между столом и книжными полками.

Он был весел, держался уверенно, говорил привычно ровно, хорошо ориентируясь иногда одновременно в нескольких разговорах.

— Армагеддон, — отвечал он. — Имеется в виду поражение ханаанских царей при Мегиддо. Мегиддон находится в Галилее, недалеко от Назарета. Сказано: «Сразились Цари хаанские у вод Мегиддонских, но не получили нимало серебра». В Откровении Иоанна Богослова говорится, что готовящееся последнее сражение с Антихристом окончится для него тем же, чем был для царей ханаанских Армагеддон, то есть решительным поражением! А как ваша матушка? Я так давно вас не видел и питаюсь одними слухами, — без перехода обратился он к Тане, но тут же вспомнил и о Григориях. — Ах, да, сначала с вами…

Вирхову досталось место возле самой двери, он сидел на белой, принесенной из кухни табуретке. Пока отец Владимир отвечал на вопрос об Армагеддоне, Вирхов, склонив голову набок, с интересом рассматривал книги, обстановку, пластик и коврик на полу, дорогой блестящий торшер в передней комнате и присутствующих.

Кроме Мелика, двух его молодых людей и Татьяны, здесь была еще группка, пришедшая раньше, — эта дама, спросившая об Армагеддоне, и трое молодых людей, в числе которых и юноша, интересовавшийся Григориями. Между этими четверыми существовала какая-то связь, что было заметно с первого взгляда по тому, как они смотрели один на другого, ища поддержки и помощи, причем дама осуществляла как бы интеллектуальное руководство, но настоящим центром была угрюмо и упорно молчавшая, но, вероятно, имевшая что-то сказать личность в выцветшей ковбойке и драном вязаном жилете, из которого торчали крепкие узловатые плечи. Аицо этого человека было длинно и в складках, глаза серы, борода не стрижена, голова обрита почти наголо.

Все чувствовали себя неловко. Даже, как показалось Вирхову, Таня — хоть она и была знакома со священником давно и он явно обрадовался ей — вела себя неестественно, как-то пугливо, в тон той пышноволосой даме, понижая голос. Вирхов и сам не знал, как ему вести себя, и испытывал известное смущение. То же двое других незнакомых молодых людей (из которых один осмелился спросить про Григориев), сидевших с застылым выражением лиц.

Разговаривали в основном священник и дама, да изредка вставлял какие-нибудь реплики Мелик и совсем редко — Таня. Из Меликовых молодых людей первый — вчерашний изящный светский юноша — совсем оцепенел от презрения к профанам и, поджавши и без того тонкие губы, недвижимо сидел в кресле глубоко в первой комнате. Скрестив руки на груди и положив ногу на ногу, он только нервно подрагивал ногой, и пышноволосая дама, затылком чувствуя его неприязнь, каждый раз испуганно озиралась на это почти не приметное другим подрагивание. Второй держался свободнее и отчасти развязно, то и дело громко хохоча и хихикая высоким, еще не оформившимся юношеским фальцетом там, где отец Владимир и Мелик улыбались.

Те четверо, как нетрудно было понять, тоже были здесь первый раз, визит их не был запланирован на сегодня, и Мелик обнаруживал недовольство, что они здесь. Несколько раз он позволил себе поморщиться, на что отец Владимир тоже незаметно, как бы оправдываясь, разводил руками, но одновременно делал успокоительную гримасу и однажды даже сказал вполголоса среди совершенно иной речи: «Ничего, ничего, все нормально».

— А в чем дело? — наклонившись, спросил Вирхов у Мелика.

— Да понимаешь, тут еще один человек должен прийти, которого этим идиотам видеть не нужно было бы.

— А кто они?

— Да какие-то идиоты, — повторил досадливо Мелик. — Это жена вон того, бритого. А сам он? Не знаю, инженер какой-то, но, по-моему, шизофреник. Видишь ли, хочет креститься, но обязательно только в старообрядческой церкви. Чистоты хочет. Эта церковь, видишь ли, продалась Антихристу, а та нет. Ходит к ним. Они его сначала гнали, а теперь вроде бы ничего, притерпелись… Там ведь знаешь какие порядки; на пять минут к службе опоздал — иди домой. Хуже, чем на партсобрании… Подожди, он сейчас заговорит, сам увидишь.

— Отец Володимер, — и в самом деле, неправдоподобно окая, басом заговорил наконец новоиспеченный старообрядец. — Объясните, вы признаете значение науки? Нужна она, как нас пытаются убедить, или нет?

Священник мотнул головой не без юмора и с готовностью сказал:

— Ну разумеется. Бог дал человеку мир во владение для того, чтобы человек осваивал этот мир, преображал бы его. Наука играет в этом не последнюю роль. Почитайте книгу «Философия хозяйства» отца Сергия Булгакова. Не читали? Очень рекомендую. Хотя, конечно, нужно предостеречь и от излишнего преувеличения ее роли. Человек ведь обладает удивительной способностью извратить вообще все, чего ни коснется. Вот вам пример — Индия. Я только что прочел одну книжку. — Он действительно взял со стола издание Географгиза в бумажной обертке. — Какая страна! Пятьсот миллионов. Сотни людей лежат вдоль дороги в канавах. Полицейский идет вдоль дороги с плеткой или крючком, за ним арба. Он ударит, кто жив — тот встанет, мертвого — крючком и на арбу. Вот вам пожалуйста. Только наука может их спасти.

— Скажите, пожалуйста, отец Владимир, — снова вмешалась идиотка с пышными волосами, — а Кришнамурти жив?

— Я, к сожалению, последнее время ничего о нем не слышал, — по-прежнему спокойно отвечал священник. — Последний раз я читал о нем в одном английском журнале.

— Одну минуту, отец Владимир, — перебил его старообрядец, приняв тяжелый «мужицкий» недоверчивый вид, будто он подозревал, что, уцепившись за другую тему, тот хочет уйти от ответа на его вопрос. — Одну минуту. Давайте продолжим об этом, — грозно сказал он.

— Да, об этом, — живо отозвался отец Владимир, снова смеясь и перебирая в пальцах бороду. — Разумеется. Сейчас покончим и с этим, — воскликнул он. — Вот вам другой пример. Эротика, секс. — (Жена старообрядца покраснела.) — Все мы знаем людей, только этим и живущих. Это, конечно, очень нехорошо. Однако кто из нас скажет, что этого не существует вообще? Задача, следовательно, заключается в том, чтобы суметь сочетать и то и другое… Что я имею в виду?.. Суметь остаться человеком и не забыть Бога.

— А разве наука может существовать в сравнении с вечностью? — вновь грозно спросил старообрядец.

— Гм… — поперхнулся отец Владимир, но скорее играя на других гостей. — Как говорит русский философ Георгий Федотов, нужно жить так, как будто завтра конец мира, а работать, творить так, как будто впереди вечность…

Какая-то еще мысль, видно, все же сбивала его, и он снова, уже по-настоящему запнулся.

— Значит, вопрос ставится так, — продолжал он после запинки. — Правомерна ли культура, если завтра конец мира? Иными словами, зачем все это? — Его доброе лицо погрустнело. — Я, собственно, привел только что слова, которые дают в какой-то мере ответ на этот вопрос. Можно привести и другой пример. Однажды к Людовико Гонзаго, девятилетнему мальчику, игравшему в мяч, подошли взрослые и