— Ну почему ко мне никого не допускают? — в какой раз вопрошал Андрей. — Доктор, взываю к вашему доброму сердцу...
— С вами Анечка, — непоколебимо отвечала Людмила Григорьевна. — Когда можно будет разрешить визиты, я сама скажу.
Анечка стояла рядом с доктором, и на лице у нее была написана такая же решимость.
— Анечка, ты, очевидно, недостаточно внимательна к Андрею Павловичу, — серьезно сказала доктор. — И он, вместо того чтобы выздоравливать, куда-то рвется...
— Ой, что вы такое говорите, Людмила Григорьевна, — залилась пунцовой краской Анечка.
— Анечка просто замечательная девушка! — не сдавался Андрей. — Только мне тоскливо в этом белом ящике...
Лечащий врач смилостивилась:
— Хорошо, на днях разрешу визиты к вам...
— А позвонить по телефону можно? — вкрадчиво спросил Андрей.
Он изо всех сил пытался быть обаятельным. Кстати, это тоже важное качество его профессии — уметь расположить к себе людей. Ему часто удавалось «разговорить» самых молчаливых собеседников, ничего не подсказывая, получить требующуюся для статьи или очерка информацию. Но в этот раз, как говорится, нашла коса на камень.
— Давайте больше не будем говорить на эту тему. — В голосе у Людмилы Григорьевны звенела такая непреклонность, что Андрей не решился больше настаивать.
— К вам, Андрей Павлович, — лечащий врач бросила взгляд на циферблат часиков, — через пять минут придет Ревмир Иванович. Не возражаете?
— Наоборот. Ведь это тот единственный посетитель, к которому вы благоволите.
— Ради вашей пользы.
Людмила Григорьевна попрощалась. У нее сегодня был трудный день — предстояла сложная операция, и она думала только о ней, с журналистом все образовалось, он уверенно шел на поправку.
— Анечка, — спросил Андрей, когда лечащий врач ушла, — мне по-прежнему звонят, меня не забыли?
— Я же вам говорила — звонков на наш сестринский пост каждый день десяток.
— И что же вы отвечаете? — мягко, между прочим поинтересовался Андрей.
— Что вы в очень тяжелом состоянии, — простодушно объяснила сестра.
— Может, говорите, что и в себя не прихожу?
— Не так категорично, но...
— Ясно-понятно, — сказал Андрей.
— Ой, зачем я это вам сказала? — всполошилась Анечка. — Влетит мне теперь...
— От Ревмира Ивановича? — как о само собой разумеющемся спросил Андрей.
— Конечно, от него.
— Вот все и стало на свои места, — отметил Андрей. — Но вы, Анечка, не беспокойтесь: это останется нашей с вами маленькой тайной.
— Вот, — все еще волновалась Анечка, — заставили меня проговориться.
— Не так уж много нового вы мне сказали, — утешил ее Андрей, ему казалось немного смешным и наивным огорчение Анечки. — Я ведь не такой тупой, чтобы не понять, почему ко мне никого не пускают. Кстати, вам приходилось разговаривать с теми, кто мне звонит?
— Говорю вам, иной день полтора десятка звонков... Только трубку положишь, отойдешь по делам и снова мчишься к телефону — звонят.
— Анечка, дорогая, вы мне хоть скажите кто? Ведь называют они себя, да?
— Из редакции часто. Эти не просят, а требуют. И так, знаете, безоговорочно: «Сестра, вы понимаете, что с вами говорят из редакции? Не имеет значения? То есть как это не имеет значения?» Анечка смешно изобразила скороговорку редакционных журналистов: фразы произносятся быстро, с чуть приметным апломбом, возражения заранее исключаются.
— Узнаю коллег по почерку, — рассмеялся Андрей.
— Еще звонили молоденькие ребята, по голосам слышно. И называют себя в молодежном стиле: Мишка, Елка... Елка, кстати, всхлипывала, когда узнала, в каком вы состоянии. Я ее утешала... А она вдруг между своими всхлипами ка-ак сказанет: «Я этих гадов додавлю...»
— Ух, Елочка! — Андрей ясно представил и Елку и то, как она ругается. — Взрослой становится!
— А с вашим главным редактором Людмила Григорьевна несколько раз разговаривала. Я знаю только, что она передала вашу просьбу ничего не сообщать родителям.
— Да, да, у мамы плохо с сердцем, волнения ей ни к чему...
— Главный редактор сказал: родителям позвонили о том, что вы срочно уехали в длительную командировку.
— Можно и так считать, уехал, надолго ли?
Андрей намеревался еще кое о чем расспросить сестричку, но их прервали:
— Вы всегда так подробно информируете Андрея Павловича?
Они не заметили, как в палату вошел Ревмир Иванович.
— Ой! — Спасительное «ой» в устах Анечки содержало тысячи оттенков. — Вы... Мы...
— Ничего, Анечка, — хорошо улыбнулся Ревмир Иванович. — Андрей Павлович чувствует себя гораздо лучше, и ему приятно, что друзья не забывают. Точно, Андрей Павлович?
— Еще бы!
Андрей поздоровался со следователем, пригласил располагаться. Анечка, сославшись на срочные дела, убежала. Она была рада, что следователь не рассердился. Ревмир Иванович не раз просил ее никакими рассказами не волновать больного. «Вы понимаете, никакими!» — с нажимом подчеркивал он. А она забылась, нарушила свое обещание. Хорошо, если Ревмир Иванович не пожалуется Людмиле Григорьевне. Настроение у нее улучшилось бы, если бы она слышала, как следователь сказал Андрею.
— Хорошая девушка Анечка. Чистая и добрая. А ведь сколько горя и слез видит! Такими и должны быть медицинские сестры. Сестра, сестренка... Точное, теплое слово! Родной человек, который в трудную минуту с тобой, видит тебя разным. Мужчине не очень приятно, когда он слабый и беспомощный. А перед сестрой за слабость свою не стыдно, ей можно довериться...
— Вы, оказывается, поэт, Ревмир Иванович! И откуда так хорошо знаете характер медицинских сестер? Болеть пришлось?
— Ранения. Три. Одно на фронте, два после войны.
— Ничего себе! — удивился Андрей. — И выдержали?
— Когда жить хочется, многое выдержишь!
От воспоминаний о прошлом у Ревмира Ивановича посветлели глаза — были в глубинах жизни, наверное, не только печальные дни. А может, увидел он на секунды себя совсем юным комсомольцем, когда носила его судьба по всей стране, с одной стройки на другую, и было ощущение такой полноты жизни, что казалась она бесконечной, как та великая река, на которой он строил Днепрогэс? Или вспомнил май 1945-го, был он счастливым, всю войну прошел без царапины, и только за день до Победы пуля сшибла его на землю, но он сам добрался до медсанбата и вскоре встал, как тогда пели, всем смертям назло? А то вдруг ожили в памяти дни, когда гонял по западноукраинским лесам банду Рена — там его ударила вторая пуля, пришлось на несколько месяцев прикомандироваться к госпиталю? И еще был третий случай, когда брали вооруженных грабителей, засевших на даче в Подмосковье, — их повязали, а ему пришлось-таки снова попасть в госпиталь, пуля прошла в миллиметрах от сердца — может, и это пришло на память? Многое прожито, было все, очень разное, светлое и печальное, красное и черное, и всегда был убежден Ревмир Иванович, что служит он самому главному для человеческой жизни: чтобы меньше у людей было горя, больше радости. Вот и этот парень, журналист... У него талантливые очерки, умеет писать сочно, ярко, честно. И никакого дела до этого не было тем, кто караулил его в подъезде... Они могут завтра выследить следующую жертву... Врачи сделали великое дело для Крылова — спасли не только жизнь, но и разум, потому что после таких ранений возможно всякое. Понимает ли это Крылов? Судя по всему, понимает, но держится молодцом. Виктория Леонидовна правильно определила его характер: «Парней, как наш
