было куда придти помянуть павших на поле брани, помолиться, погрустить.
Православному, павшему в бою рабу Божиему Марку Пашкову следовало «устроить» могилу на православном кладбище. Олег сделал все необходимое: он купил кусок кладбищенской земли, заказал белый крест и белую надгробную плиту, на которой высекли фамилию Марка: такими были ровные, под линейку, ряды могилок в Сен-Женевьев дю Буа, Лена видела это на снимке. Чтобы быть ближе к Марку, она вначале каждую субботу ходила на кладбище. Олег этому не мешал: после посещения кладбища Лена обычно была грустной и нежной.
Первый раз колокольчик тревоги прозвенел, когда Олег пришел домой с оцарапанным пулей плечом. «Хулиганы напали, — кратко объяснил он. — Пришлось разбираться». Царапина быстро зажила, жизнь снова потекла ровно и спокойно, боль от потери Марка стихла. Он не забывался, но Лена постоянно помнила и другое — она теперь жена его друга…
…Марк провел в хижине из камня всю зиму. Лена-чеченка смотрела на него жалобно, взглядом подстреленной зверюшки. Однажды она ему сказала: «Я знаю, что обречена. Такова воля Аллаха». Он догадывался, что она имела в виду. Как только освободятся от зимних оков тропы, они должны будут спуститься с гор, к людям. Он не сможет на ней жениться: между ними лежали веками выпестованные предрассудки, разные религии, дикая ненависть последних лет. Многочисленные родственники Лены- чеченки не примут его, и, чтобы ей стало легче, вероятнее всего, убьют. А он не мог взять её с собой, потому что каждый раз, когда он об этом заговаривал, она отвечала «нет». Она была горянкой, ей не нужны были чужие города. И ещё она знала, что Марк женат, и у той, другой, неизвестной ей женщины, больше прав на него.
— Хотела бы на неё посмотреть, — как-то сказала Лена-чеченка.
Марк понял, кого она имела в виду:
— Ее фотография была вместе с другими документами, которые у меня отобрали, когда лежал без памяти.
Весной, после таяния снегов, пришли мама Лены и её родственница. «Собирайся, — сказала хмурая чеченка дочери, — проси Аллаха, чтобы у тебя не было ребенка от этого мужчины».
Лена просветлела лицом и ответила:
— У меня будет от него сын.
Женщина вышла во двор, села на скамеечке, долго и тяжело о чем-то думала. Возвратилась и сказала:
— Молись тогда, чтобы твой сын не был похож на него, твоего мужчину.
Убийство плода в утробе считалось неискупаемым грехом.
За долгую зиму Марк основательно освоил чеченский язык и понимал, о чем они говорят.
Известие о том, что Лена-горянка беременна, было для него ошеломляющим. Он успел привязаться к этой тоненькой девушке из другого мира и оценить её самоотверженность, преданность.
— Будем вместе, — снова предложил он.
— Нет, — ответила Лена. — Я не хочу, чтобы тебя у нас убили, а в твоем мире погибну я…
Ее мать сурово сообщила:
— Завтра мы уходим. Ты будь здесь, сколько тебе надо. Никто тебя не гонит, мои здешние родственники сказали, что ты хороший человек.
Не следующее утро мама Лены взвалила на себя и родственницу все скопившиеся за зиму вещи, а дочери велела идти налегке…
Еще через день ушел Марк. На прощание старик-сосед подарил ему автомат, сказал: «У мужчины в горах должно быть оружие…» Похоже, чем дальше в горы, тем меньше у людей предрассудков — старика совсем не волновало, против кого хороший охотник Марк-Паша может использовать оружие.
Марк вышел в зону, контролируемую федеральными войсками, и явился в первую же встречную комендатуру. Его рассказ назвали бредом, заявили, что он белый наемник чеченцев, арестовали, препроводили в штаб бригады. Марк назвал свои звание, фамилию, имя и отчество, номер спецгруппы, место последнего боя. Словом, он назвал все, что знал.
Проверка длилась очень долго, а его пока держали на гарнизонной гауптвахте. Относились к нему вполне сносно, поскольку не могли понять, кто он такой — предатель или герой. Его несколько раз фотографировали, в штатском и в камуфляже, очевидно, куда-то отсылали его снимки. Однажды следователь, который им занимался, нехотя сказал, что все было бы гораздо проще, если бы был жив его полковник, но он погиб, а остатки спецподразделений, которыми он командовал, отправили в Россию и расформировали. Наблюдая жизнь гарнизонного городка, Марк понял, что теперь идет другая война — надобность в мелких спецгруппах отпала, в бой шли штурмовики, танки, вертолеты, артиллерия.
Уже близилась осень, когда его выпустили с губы и поселили в маленькой комнате уединенного дома, очевидно, находившегося в распоряжении военной прокуратуры. Ему предоставили относительную свободу передвижения по городку. Это был добрый знак. Наконец, его пригласил следователь и сказал: да, он тот, за кого себя выдает, капитан Пашков. Следователь смотрел на него очень пытливо и, наконец, спросил:
— Что будем делать?
— То есть? — не понял Пашков.
— Мы можем предъявить вам обвинение в дезертирстве — вы ведь исчезли, не служили, не воевали, находились, с ваших же слов, в расположении противника. Вы также проявили преступную беспечность, приведшую к гибели ваших людей… У вас имеются и другие грешки: стычка с федералами, разоружение наших офицеров и солдат. Майор тогда подал рапорт по команде.
«Какая сука!» — подумал Пашков и мрачно сказал:
— Хватит. Хотите судить — судите.
— Вы обращались к медикам по поводу головных болей и галлюцинаций? — спросил следователь. Ему не хотелось топить много перестрадавшего капитана, да и начальство советовало найти компромиссный вариант.
— Так точно.
Он действительно страдал с некоторых пор сильными головными болями. И иногда по ночам, то ли в полубреду, то ли во сне, ему виделись «картинки» из недавнего прошлого: приходила жена Елена, и другая Лена-чеченка виделась ему на «броне» — истерзанная и связанная.
— Вы больны, Пашков, — сказал следователь. — Мы вас комиссуем, выдадим документы под расписку о том, что вы воевали и что с вами произошло.
— И что я буду делать? — удивился Пашков. — Я умею только одно — воевать и убивать.
— Ваши проблемы, — ответил следователь.
Выбора не было, и Пашков согласился написать рапорт об увольнении по состоянию здоровья. Ему выдали небольшое денежное пособие, билет на поезд до Москвы.
Пашков пошел в городок, чтобы купить что-то из штатской одежды, и тут к нему подошел смуглый парень:
— Ты — Марк Пашков?
— Я. Что надо?
— Мне от тебя ничего не надо. Пошел ты… — парень грязно выругался, чеченцы охотно использовали звучную русскую матерщину для эмоциональной разрядки. Он сплюнул в знак презрения:
— Моя двоюродная сестра — твоя чеченская жена перед смертью просила меня найти тебя и сказать, что родила тебе сына. Я не мог нарушить последнюю волю покойной. Но если я тебя встречу ещё раз, я убью тебя, хотя ты и мой родственник по сестре.
— Когда она умерла?
— Сразу после родов. Никто такого не ждал, — «родственник» многозначительно замолчал. Значит, его Лене помогли умереть…
— Где мальчик?
— Он у её матери, сестры моей матери. Тебе его не отдадут.
Парень повернулся и ушел походкой человека, каждую секунду ожидающего удара в спину…
…В Москве Пашков пришел на свою квартиру, долго звонил, ему никто не открыл. В почтовом ящике он увидел письма, которые посылал Елене после выхода к своим.
Соседи сказали, что Елена переехала на другую квартиру и здесь не появляется. Они смотрели на
