очень складно врать, что в их образцово-показательное хозяйство приехала делегация из другого района; для гостей готовится ужин и, само собой разумеется, надо показать концерт. Солиста-баритона Васю Плохова в военкомат вызвали, частушечница Танька Широкова, как всегда, заартачилась, и вот Лина да еще Шура Пыркова, только они могут теперь их выручить.
«Какая из меня выручалка», — сказала она застенчиво, но сейчас же бросилась собираться.
Все это произошло в такой лихорадочной поспешности, что Лешка не успел сказать и слова, и лишь когда машина покатила от оградки, он восстановил в памяти весь черед событий и с досады треснул по табуретке кулаком: его надули… Поразило Лешку, что остановил машину Вадивасов точно против калитки, а калитка между тем сделана хитро, под одно с забором, так что почти всякий новый пришелец находит ее не сразу. Стало быть, этот голубь уже залетал сюда, и, видно по всему, не один раз. Когда же? Да когда ты, лопух, в острова с ночевкой уходил или отвозил на рынок добычу. Мало ли когда можно, если захотеть, если договориться. А договориться пара пустяков: у него телефон под рукой, у нее тоже. Он и сегодня рассчитывал застать ее одну, вон как поначалу стушевался! Но — стреляный воробей — тут же пришел в себя, только врать начал еще живее. Он, конечно, прекрасно знал, что пришла баржа, подумал, что мы там прокукуем дотемна — так оно зачастую и бывает, когда, например, приходит сыпучий или штучный груз. Но сегодня было бревно, а бревно подается ходко. К тому же баржа для колхозов «Первая пятилетка», а председатель там Головин, мужик что надо: и калым дал хороший, и по бутылке на брата. Да-да, не рассчитал товарищ Вадивасов. И мы это возьмем на заметочку!
А она-то, она… Лицо — пятнами. То бордовыми, то белыми. Видит, что попалась, и давай носиться меж двумя мужиками, как меж двумя огнями. Через каждое слово: «Леш, Леша». Знаем мы эту лисью повадку, знаем… Стоп, в чем бишь она уехала?.. Так и есть: в лучшем своем, сиреневом платье. И туфли новенькие, ненадеванные подцепила. Даже комбинацию сменить успела. Шустра, очень шустра!
После этого вечера Лешка и замыслил свое. Темные думы давили его неотступно: и когда на пристани ворочал грузы, и когда шел по добычу к Черным водам, но особенно тяжко — ночами.
Лина — счастливый на сон человек! — засыпала сразу. «Спи-отдыхай», — говорил ей Лешка, а сам щукой, выкинутой на песок, крутился, изминал простыни. Стоял перед глазами удачливый Вадивасов, и хотелось тут же, на постели, пришибить ее, двуличную… Потея, нашаривал пальцами рядом с горлом вены, и постепенно сдавливал их. Дышала она натужно, потом начинала хрипеть. Наутро, знал Лешка, будет першить она горлом и жаловаться на головную боль… Нет-нет, это лишь полдела. И искал конец наверняка.
Планов было немало, но каждый раз угнездивалась в душе опасность: вдруг чего-нибудь не учел, не додумал, ошибся — тюрьма, а то и сам расстрел… Нет, где-то есть самый верный, самый-самый безопасный случай. Не торопись. Думай, Леха, думай… И вот наконец-то он готов, план. С лодкой, на Волге. Обдумывал неделю. Все мелочи предусмотрел. Ни одна душа не подкопается.
Все готово, все. Можно приступать к делу… Теперь только выждать подходящий момент.
Медленно, как бы опасаясь кого-нибудь спугнуть, привстал Лешка на ноги, огляделся. Дремотная повисла над рекой тишина. Лина окончательно спит. Вдалеке, в затишке под обрывистым берегом, чернеют, тоже, кажется, заснув, лодки. Рябит-играется в малой волне солнце, хлещет по глазам, взглянуть не дает.
— О, ч-черт!..
Лешка чуть не упал: сверху, все из-за того же Бирючьего острова, глубоко зарываясь в воду, шлепал грязный тягачок. Стелился низко над ним, ленясь подняться в небо, жирный дым; уже слышно, как лопатят по воде широкие плицы и постанывает туго натянутый трос… Следом за тягачком выехал длинный из золотой ошкуренной сосны плот.
Свесив за борт ноги, Лешка безучастно, словно во сне, пропустил мимо себя и эту грязную калошу, а потом и весь плот с выцветшей палаткой на середине, с девочкой, подлетавшей на качелях и с упитанной молодой бабой, стиравшей в реке пеленки. Она сидела на корточках, заломив выше округлых колен юбку.
Не успел протащиться плот, показалась легонькая на подводных крыльях «Ракета», и Лешка начал злиться: дела не дают сделать! Так можно вернуться домой ни с чем, а потом снова терзай себя, мучайся.
А тут откуда-то черт вынес куцую моторку. Петька Лепихов… Гоголь везде гоголь. Со сцены, где Петька забавляет публику в перерывах между номерами, он щеголяет то невиданным в Кудеяре галстуком, то модным раскроем брюк. И даже здесь, на реке, выщелкнулся в полосатые — хвастал по селу, японские — плавки. Лодчонка у Петьки так себе, самая последняя, а поди ж ты, названием, пусть и непонятным, да отличился — расписал во всю вышину борта «БРИГАНТИНА».
Развернулся лихо возле Дудашей, приглушил мотор.
— Салют! — и зыркнул глазами сначала на Лину и только потом Лешку удостоил. — Курить имеется, Леха?
— Есть, — сказал отчужденно и, когда Петька лодку свою поближе к Лешкиной приспосабливал, предупредил мрачно. — Осторожней, лесу срежешь.
— Не срежу, не бойся, — зацепился коротеньким поводком за Лешкину якорную цепь и легко перемахнул из одной лодки в другую; чмокая водой, лодки закачались. — Вот случай: на лету из рук последнюю сигаретку ветром вышибло.
— Держать надо было, а ты, поди, в мечтания ударился, — сказал на это Лешка.
Но Петька, должно быть, не расслышал: он загляделся на чаек. Украшая воду яркой своей белизной, чайки клочьями пены плавали невдалеке. Поспорили между собой и поднялись.
— Грациозно летят! — воскликнул Петька и повернулся к Лине с улыбкой. — Ты когда-то стихи о чайках читала:
Плавным, необидным жестом руки Лина дала Петьке понять, что перебивает его, кинула привычно за плечи волосы и подхватила горячо, в полный голос, будто бы стоит она не в лодке, а на сцене:
Видит Лешка: жена его вся обновилась, улыбается. И кому? Петьке! Этому пижону, гоголю? А мужу своему законному — вот стерва! — за целый почти день так не улыбнулась ни разу. Да неужели она и с этим?.. А что, не упустит случая, баба не промах.
Темнеет у Лешки в глазах.
А они друг перед дружкой выкомаривают: то она читает, то Петька; слышит Лешка их голоса, а до ума по доходит ни слова. Видит только: смеются душа в душу…
— Леха, черт, скажи, только по совести скажи: ты жену свою на руках носишь? — спрашивает, глядя на Лину, Петька.
— А тебе-то что?
— Я бы такую носил. Ей-богу! При всем народе не постыдился бы… Ну, всего вам! — Отцепил свою посудину и помчался в Кудеяр.
