выходило. — Не нашли б начальства, ушли бы пешком, и все дела. Этот, в балахоне, их не удержал бы… — с раздражением вспомнил он кругленького старикашку. — Финны дрались лучше… Ну и что, что лучше? Без тебя знаю, что лучше… Смотри, отец! Добрешешься!.. А немцы придут и узнают, что ты рытьем заправлял, тоже по голове не погладят… — непонятно зачем грозился он очкастому старичку. — Да и мне, папаша, трибунал светит. Пора, видно, за квитанцией ехать…»
Он быстро забросал мертвых землей. Потом достал из планшетки чернильный карандаш и, послюнив, у самого черенка лопаты вывел:
«А, черт, как же его звали?» — Фамилии бойца он вовсе не знал и потому чуть повернув лопату, написал:
И, помедлив немного, добавил рядом с фамилией кожаного род войск: НКВД.
— Чтоб со мной не спутали! — сказал он и воткнул лопату в землю по самую надпись.
И тут до него донеслось еле слышное не то нытье, не то плач.
— Кто там? — крикнул он.
Всхлипы усилились.
— Где ты? — тревожно закричал капитан.
— В церкви… — донесся бабий голос.
Гаврилов бросился в храм. В темном закутке, у ризницы, жалась какая-то женщина в ватнике и в лыжных шароварах.
— Что, раненая? — со страхом спросил Гаврилов, потому что машина уже ушла.
— Нет, — продолжая выть, мотнула головой Санька.
15. Раненые есть?
Студент вывел машину на дорогу и стал ждать. Женщин больше не несли.
— Все, что ли? — крикнул он в темноту, закрывая задний борт. Всех раненых было девятнадцать — пятеро бойцов и четырнадцать женщин.
— Возьми меня, парень. Я все равно как раненая, даже хужей, — ныла крутившаяся возле грузовика Ганя.
— Ну черт с тобой, лезь, бабка, — согласился студент. — Лопату брось. На колесо заднее встань и перемахивай. И по-быстрому…
Он боялся, что попросится еще кто-нибудь из проходивших мимо женщин, но они шли молча, вовсе не похожие на тех вчерашних — на пересылке.
«Хорошо бы рыженькую подсадить. Совсем доходила…» — студент огляделся, но Лии нигде не было.
— Патроны у кого остались? — крикнул он бойцам в кузов. — Я все в небо пустил.
— Бери, — ответил сверху раненый и протянул ремень с двумя кожаными подсумками.
— Ну, все. Поехали! — крикнул студент и полез в кабину. — Цацку только перевесь, — сказал Гошке, кивая на автомат. — Пусть в окно смотрит. Или дай диск вытащу.
Он оттянул защелку и, к Гошкиному неудовольствию, положил магазин на сиденье рядом. «ГАЗ» тронулся, сразу забило ветром в кабину, и стало холодно.
— Пронимает? — подмигнул студент. — Зато сектор обстрела какой! — и показал на пустую раму. — Ты теперь стреляный!
— Что? — крикнул Гошка. Из-за ветра ничего не было слышно.
— Страшно было? — крикнул шофер.
Гошка неопределенно пожал плечами. «ГАЗ» прибавил скорость, и впору было закрывать лицо рукавом.
— Мне тоже! — кричал шофер. — Руки аж дрожали. Ни разу не попал.
Гошка ничего не расслышал и не понял, но согласно кивнул.
— А рыженькая где? — снова крикнул шофер.
Гошка опять кивнул. Он не слышал.
— Рыжая где? — больно дунул ему в ухо водитель.
— Там! — крикнул Гошка, закрывая от ветра ладонью голос.
— Живая?
— Да-да, — закивал Гошка.
Он не знал, как сказать про Лию. Отчаянно било ветром, а сразу за переездом посыпался какой-то снег, твердый, вроде мелкого града. «Кажется, он называется крупа», — вспомнил Гошка.
Лию он последний раз видел, когда бежал с автоматом к машине. Она как будто позвала его, но ему было некогда и неловко разговаривать с ней при капитане, да и позабыл он тогда о всех их дневных разговорах. После бомбежки они сразу вылетели из головы. Тогда на бугре он уже думал о раненых. «Ее там все равно не оставят», — успокаивал себя, стараясь из солидарности с шофером не прикрываться от бившей в лицо крупы, и гладил правой рукой автомат, а левой лежащий на сиденье диск. Крупа барабанила по лицу, и нельзя было попросить шофера, чтобы ехал помедленней. О том, что с ним было во время бомбежки, Гошка старался не думать.
Лия видела, как Гошка побежал на бугор к капитану, и, поняв, что он не вернется, даже не огорчилась. Разговоры до бомбежки были далеким детством, а сейчас наступал последний и решительный момент, и нельзя было его пропустить. «Гошенька мальчик, совсем еще мальчишечка, — усмехнулась она, вспомнив его позеленевшее, недомытое, страдальчески-счастливое, измученное лицо и тоненькую шейку, на которой болтался автомат. — Спрошу Санюру. Не захочет — одна останусь».
— Жива, — снова кивнула она мрачному капитану, который второй раз прошел мимо ее окопчика. «Слава богу, не ранена. Но и раненая бы осталась… Если ранили друга, перевяжет… Ах, это не то… Это песня… За рекой много оружия… Там, наверно, и раненые… Но раненых должен забрать капитан. А я возьму только оружие. Винтовку. Жалко, что мы не изучали ручной пулемет…»
Она посмотрела вслед капитану, тот к мосту не пошел, а вернулся к церкви.
«Надо от него спрятаться, не заметит. А вдруг за мостом раненые?.. Может, старичка попросить. Он увезет их к себе в деревню на тачке, спрячет на чердаке или в погребе. Нет, это безобразие, что капитан не забирает тех раненых!»
Она хотела подняться, но ноги были словно не свои.
«Ничего, еще подожду… Пусть пока женщины уходят. Капитан должен все-таки забрать с того берега красноармейцев. Наверно, туда поедет шофер. Какой он молодец! Не испугался. Стрелял. Хорошо бы он остался, а раненых повез в госпиталь капитан…»
— Ты чего? — склонилась над ней Санька. — Чего лежишь? Простудишься!
— Ничего, — слабо улыбнулась Лия. — Просто жду. Мы же договорились… забыла?
— А это… про винтовки. Пустое.
— Как хочешь, — холодно сказала Лия.
— Брось и не думай. Давай поднимайся. Совсем чокнулась, подруга.
— Как хочешь, — холодно сказала Лия.
— Пошли в церковь. Сумку нашу заберем и ведро. Сахарку насыплем.
— Иди, — сказала Лия. Она еле передвигала ноги.
Женщины быстро уходили с бугра. Некоторые несли раненых. Те стонали. Возле стены храма, где обрывалась задняя траншея, лежали две убитые поварихи. Сюда же, таща неловко, словно бревна,
