— Тонкая, зато звонкая! Поняла?
Капка поджала губы, невозмутимо поскребла себе бок.
— Так-то оно так, а всё одно: мужик любит, чтоб было за что потрепать… — Ладно, не норовись, — она видела, что задела Зинку за живое. — Ну, поди сядь! Что я тебе думала сказать? Вот послушай-ка… Погоди, наперво побожись на угол, что никому словечком не обмолвишься! Ну!..
Зинка повернула к Капке лицо, глаза её загорелись, как у кошки в темноте. Она быстро перекрестила рот.
— Так, ладно, — сказала Капитолина. — А дело такое. Ты пойми, я к тебе с добром. Всё к тому поворачивается, что лесника Леонида Ивановича буду на Васёнке женить!
Зинка от изумления издала звук, похожий на смех, но тут же рукой зажала рот. Капка даже внимания не обратила на Зинкин всхлип.
— Для меня дело ясное: Васка по глупости нос от него воротит. Дура! Понимает в жизни, как свинья в картах!.. Макара грех хаять. А не по мне! В родне нам не ужиться. Смекаешь, о чём речь? Я об Васёнке маюсь, твоё счастье тоже не чужое — ты мне по нутру. Что скажешь, Зинаида?
Зинка, руками охватив тощие плечи, гнулась низко к полу. Капка не видела её лица, упавшие волосы закрывали её глаза и щёку.
— Кабы чужому сердцу указать! — наконец выговорила она. — Своему не прикажешь, а чужому?! — В голосе её пробилась такая надрывная боль, что даже Капитолина сочувственно поглядела на Зинку.
— Приказать не прикажешь, — сказала она. — А завлечь — дело бабье. Жизнь, Зинаида, что там в книжках ни пишут, надвое поделена. На одной половине жизни бабы, на другой — мужики. А половина, она половина и есть. Нешто радость в одной туфле ходить? — одно беспокойство! Ты вот обличье принарядила. И волосы поотпустила вроде русалочьих, губы живишь и всё такое, а перед Макаркой робеешь. Будто не знаешь, что мужику надо! Эх, девка!.. Показать тебе, как дорогу к мужику мостят?!
Капитолина выждала, пока Зинка не вскинула голову и не вцепилась в неё нетерпеливым взглядом. Тогда она легко поднялась и встала посреди баньки.
— Ты думаешь, банька у меня спину мылить? Такую баньку каждая баба стопит. Ты вот этакую баньку выходи! Вот она, чистилище и рай, свиданка и весёлая ярмонка! Здесь я мужика к рукам прибираю!..
Капитолина упёрла руки в бока, стояла, усмехаясь, взбудораженная своей бабьей силой.
— Важность, Зинаида, не в том, как в баньку войти, важность, как ты из баньки выйдешь! Иная баба обруганная да оплёванная из баньки за своим мужиком идёт, таз постирухи тащит и недотёпывает, дура, чего это мужик на неё, как на пустую бутылку смотрит!..
А я своего мужичка, как дитя покорного, из баньки на руках вывожу, да он ещё ко мне, ладушка, клонится, моей заботы да участия ищет! Сам бы меня на руках понёс, да силов уж нет, всю свою скопленную силушку отдарил. Вот когда ты — царь-баба! — мужика уломала, себя возвысила! Такому, девка, никто тебя не научит, а Капка вразумит. Ну, гляди!..
Капка пошла в угол, пришлёпывая короткими, полными в икрах ногами, сняла со стены веник, ловко, с жиканьем стала сбрасывать в пустой таз листья. Заметив взгляд Зинки, улыбнулась тугим маленьким ртом.
— Нет, голик не для мужика припасаю. Мне лист нужен!.. Прежде чем ложить мужика на кутничек, доски кипятком ополосну да на парные те доски этот вот лист покидаю. Вот этак… Потом увидишь к чему. На лист и ложу мужика!
Теперь пару ковшиков на камни. Да не простой водицы! С малиновым вареньем развожу, сладенькой на камни брызгаю! С тем паром дух по баньке ползёт ядрёней, чем по мокрому лесочку опосля грозы! Дух тот ползёт, а в мужике и в тебе будто кружение… — Капитолина рукой покрутила у груди. — Тут берёшь свежий веничек, в горячей водице его купаешь — и к мужичку. Начинаешь его, голенького, по-тихому, со спины, тёплым веничком трогать. Раз вдаришь да погладишь, вроде бы к себе располагаешь. Но себя не роняешь — время не вышло! Пройдёшься этак со спины, живот ему веничком разметёшь, опять поворотишь. Теперь уже раз погладишь, два вдаришь. И давай хлестать-вертеть без продыха, до тех самых пор, пока ухать, ахать уж ему невмоготу! Так ухожу его, боровка, что огрузнет он, как в тёплой луже, и в доски хрюкает:
— Ох, Капушка, ох, заморила…
Тут всё, мужику надо в обратную силу войти. Пирог готов, да есть погоди — ему, горяченькому, время под укрыткой отлежаться! Тут я его со свежего веничка кроплю — охолаживаю. Брусники мочёной с низа несу, мокрую бороду отодвину и лью живую водицу ему под усы! Вина негоже давать, свянет мужик! Это потом, в предбанничке на выходе, стопочкой его ублажишь. Вливаю ему брусничку под усы, а сама его, ухоженного, бочком, будто от неудобства придавливаю. Глядишь, он у тебя под бочком заворочался, оживает мужичок, руками начинает тебя прихватывать. Тут не грех и похитрить. Мужик добрый, пока бабу не уломал. Вот и тяни бабий праздник, будто впервой тебе к мужику идти! То кружку в предбанник снесёшь. То малинового парку поддашь. То воду в таз по полковшика наливаешь. Мужик на кутничке ворочается, кряхтит, а ты у лавки стоишь, волосы намыливаешь. Волосы мылишь, да будто невзначай про дело, какое тебе надобно, помянешь.
Говоришь, будто сама с собой, а глазом востришь туда, на кутничек. Не дай бог мужику перегореть! Время пропустишь — всей твоей бабьей хитрости конец!
Пока мужик кряхтит, на приступочку подымаюсь. А мужик-то! — весь в банном листу, что лепёха в муке! И начинаешь тот лист с мужичка обирать. А банный лист — что оса в меду. Тут щипнёшь, там прихватишь. Мужик аж добела калится! И ты вроде слабеешь… Тут уж, как говорится, и смех и грех, и пар, и дым!..
Капка, багровея от переживаний, отошла от полка, с низкого лба отбросила мокрые волосы.
— Вот так, Зинаида, баба своё прихватывает! Умелая баба влипнет в мужика, как тот банный лист, и не отдерёт мужик ту бабу ни в баньке, ни в дому! Разумей, девка!..
Один разумник из городу верно сказывал: «Дорога к мужику идёт через брюхо». Это так понимается: когда надо, себя забудь, а мужика ублажи. Бывает, баба в доме, а мужик голодный ходит. Ещё как бывает- то!.. Она думает, раз она баба да ещё, не дай бог, лицом картинка, так ей только и дела, что картинку свою казать! Картинку свою она кажет, а того не ведает, что пирог не румяностью сладок. Мужик-то на её картинку насмотрится, а жрать в другой дом бежит! Знаю я этих мужиков! Сама румяной корочкой зазывала, да кто нужен был, на мой румянец не польстился. К другой, умной бабе ушёл. Она-то и вразумила. Чем слабая баба мужика держит и, как надо, поворачивает! — Капка крепким кулачком с зажатым в нём берёзовым листом как бы рванула невидимую вожжу. — Повернёт, а он ещё и скажет: лучше моей бабы на свете нет!
А не скажет — всё одно мужицким своим телом запомнит тебя, бабу. Тоской лютой нальётся, коли ты от него уйдёшь…
Капка опустилась рядом на лавку, раскинула ноги, подолом платья утёрла лицо, шею, грудь. Она тяжело дышала, и Зинка, отпрянув от её пышущего жаром тела, с восхищением смотрела: как, утираясь, Капка медленно остывала, взбулькивая разгорячённой утробой, как снятый с огня чугун. За оконцем смеркалось, в затемневшей баньке руки Капки белели и шевелились, будто рыбины в глубине текучей воды.
— Так вот, Зинаида, — сказала Капитолина устало. — Хочешь себе радости да мне добра, прибирай к рукам Макарку. Тебе он нужен, мне мешает. А с Васёнкой сама управлюсь. А теперь, Зинаида, по-скорому ополоснись да давай улепётывай. Мой Гаврила сейчас придёт! И чтоб про баньку — никому! Секрет в себе запри. Сгодится ещё моя бабья наука!..
В ПРАЗДНИК
Каждый, кому приходилось видеть большие праздники в сёлах, наверное, примечал, что на время праздников всё как будто сдвигается с привычных мест. Люди выворачивают наизнанку не только свои дома, не только вспоминают дальних забытых и полузабытых родственников и идут по домам и деревням покаяться и отмолить свою забывчивость, а заодно и погулять за родственным столом, не только съедается
