Тут уж я не выдержала и глянула в щелку. И не пожалела об этом.
Потому что Сема Моисеенко, или кто он там уж был, дернул себя за волосы, и они преспокойно сползли. Парик. А под ним сверкнул абсолютно голый череп. Даже в тусклом свете телевизионного экрана я различила на этом черепе несколько шрамов.
— И так не узнаешь?
Рот Злова приоткрылся. Моисеенко неотрывно смотрел на него, потом сказал:
— В свете всего, что я тебе сообщил, шансов у тебя нет. На зоне ты не проживешь и часа, какие там два дня. У тебя в ящике стола пистолет. Возьми его и застрелись. Сейчас! Дальше будет хуже.
— Я… я не могу… кто ты такой, чтобы мне… — Зубы Злова вышибали крупную дробь, рука поползла и медленно извлекла из ящика пистолет. Егерь сам снял его с предохранителя и произнес:
— Ну, Боря? Что же ты такой несмелый? Когда закапывал людей живьем только за то, что они нашли клад, то не боялся? Когда убивал Артиста, не боялся? А теперь вдруг не вынесла душа поэта!..
— Докажи, что ты… докажи!!
Егерь вскинулся. Одним рывком он сорвал с себя свитер и расстегнул рубаху. Я видела, как выпучились глаза Бориса Сергеевича. Я видела искаженные его черты, лоб и виски, по которым ручьями струился пот, пляшущую нижнюю губу и трясущиеся толстые щеки, и могла бы только удивиться с отвращением, до какой степени выпукло в этом человеке представлена гремучая смесь свирепости, наглости и трусости. Могла бы. Но не успела.
Потому что в следующую секунду Борис Сергеевич Злов заглотил дуло пистолета ртом и надавил на курок.
Егерь медленно застегивал рубаху…
ЭПИЛОГ
Я стояла неподвижно и раз за разом читала одну и ту же надпись на гранитном памятнике: «НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ КУДРЯВЦЕВ». Дальше годы жизни.
Рядом со мной стояли Аня и Родион.
— Вот такая история, — тихо сказал Шульгин. — Наверно, как это ни печально, ему даже лучше, что он умер именно так и именно тогда. Прости, Аня, за такие слова. Но он сам… сам.
— Я знаю, — отозвалась она, глядя в землю. — Всю эту банду судят?
— Да от структур Злова мало что осталось, — отмахнулся Родион. — Ну, посадят два десятка мелких сошек. Впрочем, урок преподан великолепный. И должны быть результаты. Борис Сергеевич не раз порадуется на том свете, что сам решил свою судьбу.
И в его глазах я впервые увидела что-то похожее на жестокость.
— Ну, я пошла, — сказала Аня.
Я некоторое время смотрела вслед ее удаляющейся фигурке, а потом повернулась к боссу и произнесла:
— Красивый город Киев… Родион Потапович, я так понимаю, что Егерь просто пересказал Злову, что именно у вас есть на него, и сопроводил это доказательствами?
— Да. И обрисовал ему то, какой резонанс и какой приговор Злова ждет. Уж кто-кто, а Егерь в обвинительных приговорах разбирается. И никакие деньги Злову не помогли бы. Мы не позволили бы. Мы — я и он, кого ты называла Семой Моисеенко.
— Так кто же он на самом деле? — спросила я. — Почему Злов сразу застрелился, когда Егерь расстегнул рубаху?
— Потому что он понял: все обвинения получают убийственную силу. Теперь это не пустой звук, потому что человек, проговоривший эти обвинения, подкрепит их своим словом и своим делом. Ты еще не поняла, кто он?
— Ключ, — тихо сказала я.
— Да. А на груди вытатуирована… в общем, не важно. Злов сидел с ним, Злов узнал его. Злов долго надеялся, что он мертв, что он убил его тогда, у «Афганца». Конечно, Ключа сильно контузило. Пять лет назад он не стал бы изображать из себя Сему Моисеенко. Самое забавное, — босс рассмеялся, — что у него в самом деле есть тетушка Рива. Ревекка Соломоновна, сестра отца Ключа, а по матери он украинец. Кстати, ты ее видела?
— Да ну? А я-то думала, что тетушка Рива — это миф, прибаутка. Этакая присказка.
— Вспомни старушку из электрички. Вот это она и была. Она тоже на голову… понятно, в общем. Милая старушка, но, когда на нее находят приступы ксено— и юдо-фобии, готова устраивать еврейские погромы хоть у себя дома. Сложная судьба…
— Понятно, — сказала я и, обратив взгляд к могиле Кудрявцева, сказала:
— Значит, сокровище тут, под нами? Два миллиона долларов? В его могиле?
— Да, — торжественно сказал босс и поднял голову. В этот момент он показался мне даже как-то выше ростом. — Сокровище здесь, он забрал его с собой. И я не пожелаю Коле, чтобы ради него, этого древнего золота, этих древних камней, кто-то осквернил его могилу, как он осквернял чужие. Пошли, Мария. Жарковато, не находишь? Что-то захотелось пить. Пойдем выпьем пива, а?
— Нет, лучше сока. Гранатового.
И мы отправились к кладбищенским воротам — в том же направлении, в каком ушла пять минут назад Аня.
Часть вторая
ЗОВ ПЛОТИ
ПРОЛОГ С НЕЛЕПЫМИ ТЕЛЕФОННЫМИ РАЗГОВОРАМИ
— Алло.
— Здравствуйте. Мне… мне Светлану Андреевну.
— Я слушаю. Да. Я слу… Что вы молчите? Говорите! Говорите же… Я не… ну, как хотите. Надумаете говорить, перезвоните.
— Алло.
— Простите, это снова я. Светлана Андреевна — это вы?
— Да, я. Это снова вы? Вы кто? По какому делу? Что вы снова молчите? Молодой человек, немедленно прекратите это издевательство! Все!
— Здра… Светлана Андре… Не бросайте трубку! Я хотел сказать… я хотел сказать, что… В общем, мне нужен мой отец. Я хотел бы спросить, что…
— Ваш отец? Молодой человек, вы пьяны? Если вам нужен ваш отец, то вы ему и звоните. Что ж вы мне третий раз звоните и никак толком сказать не можете зачем. Не хулиганьте!
— Да. Правда. Наверное, я забыл представиться. То есть… не знаю, как вас назы… В общем, это Сережа.
— Сережа. Какой Се-ре… Что? Сережа?! Ты…
— Да, я. И мне нужно знать, где я могу найти своего отца. Алло!
1
— Если говорить откровенно, босс, то я всегда полагала, что совместная работа мужчины и женщины в спайке редко идет на пользу и тому и другому.
Родион Потапович, развалившийся в мягком кресле, смотрел на меня с откровенной снисходительностью. Эта снисходительность объяснялась, во-первых, прекрасной погодой, установившейся в последнее время, во-вторых, прекрасным микроклиматом в нашей «башенке», в которой проживали и работали деятели фирмы «Частный сыск», то бишь Родион Потапович Шульгин и ваша покорная слуга, Мария. Прекрасный микроклимат проистекал оттого, что благоверная супруга Родиона, по совместительству моя ближайшая подруга Валентина, уехала с малолетним чадом к тетке в Тверь. Это обстоятельство давало Родиону Потаповичу возможность взирать на мир куда более благодушно, нежели обычно, и не так остро ощущать его несовершенство.
Была и третья причина, по которой босс был так мирно настроен. Это его любимый коньяк, которым он иногда позволял себе побаловаться, и не так чтобы уж совсем умеренно. Особенно в отсутствие Валентины.
Впрочем, была одна причина, по которой я все же смотрела на потребление боссом любимого напитка косо. Нет, я вовсе не боялась, что в Родионе Потаповиче разовьется самый распространенный российский
