редеющем дыму шомпола. Казалось чудом, что он сам остался жив. Слева качался какой-то сержант — пуля снесла нижнюю челюсть, и со свисающего языка стекала кровь.— Вверх, парни! Вперед! К победе! — Снова бахнула пушка, и троих вырвало из шеренги и унесло куда-то назад; на траве осталась лужа крови.— К славе держим курс! — За пушкой ударили мушкеты. Парнишка рядом с майором схватился за живот, с ужасом глядя на сочащуюся между пальцами кровь.— Вперед! Вперед!
Пуля развернула треуголку у майора на голове. Французы стреляли без команды, дым клубился по всему склону, пули рвали плоть и раскалывали приклады мушкетов. Браун знал, что исполнил долг и не может сделать больше. Красномундирники укрывались в ямках, за кочками и кустами, но отстреливались, стараясь держать строй. Половина его парней лежали на склоне, сползали вниз, умирали или плакали от боли, а пули все свистели и косили сломанные шеренги.
Майор шел за строем. Собственно, от самого строя мало что осталось. Картечь и пули разметали, разорвали, рассекли ряды и цепи, но оставшиеся в живых не отступали. И они били в ответ. Стреляли, падали на колено, перезаряжали и снова стреляли, скрываясь от врага в облачках дыма. Рвали зубами плотную бумагу, облизывали пересохшие губы, сглатывали кислую от селитры слюну, утирали щеки, обожженные вырвавшимися из замка искрами, и снова заряжали и били, били, били. Раненые ковыляли за строем и тоже заряжали и стреляли.
— Молодцы, ребята! Молодцы! — кричал Браун. Он знал, что умрет, и не боялся смерти. Это было печально, но долг требовал, чтобы он оставался на ногах, шел за этими парнями, ободрял их и ждал, когда мушкетная пуля или картечь оборвет его жизнь.— Веселей, ребята! Выше голову! — пел майор. Справа с растекшимися по лбу мозгами рухнул капрал. Он был мертв, но губы продолжали шевелиться, пока Браун, опустившись рядом на колени, не закрыл разинутый рот.
Его адъютант, Блейкни, тоже был жив и даже не ранен.
— Наши доблестные союзники,— сказал он, тронув майора за локоть, и указал вниз. Браун повернулся и увидел, что испанская бригада, столь поспешно удравшая с холма, отдыхает в четверти мили от них, на дюнах. Он отвернулся. От него ничего не зависело — либо они придут, либо нет. Скорее всего, нет.— Привести? — спросил Блейкни, перекрикивая грохот мушкетов.
— Думаете, у вас получится?
— Нет, сэр.
— Приказать им я не могу, не тот чин. Эти мерзавцы видят, что нам нужна помощь, но и пальцем пошевелить не изволят, Черт с ними.— Майор огляделся.— Держимся, парни! Держимся!
Они держались. И держали врага. Французы переломили хребет красномундирному приступу, растерзали британские шеренги, рассеяли фланговые роты, но не перешли в контратаку вниз по склону, где остатки батальона стали бы легкой добычей для их штыков. Вместо этого они стреляли и стреляли по разбитому батальону, а красномундирники, ланкаширцы, норфолкские «Святые» и глостерские «Серебряные хвосты» отстреливались.
Отстреливались и умирали на глазах майора Брауна. Паренек из «Серебряных хвостов» пошатнулся и на мгновение застыл — острый, как нож, осколок срезал левое плечо, и рука бедняги повисла на сухожилиях, а из кровавого месива, в которое превратилась грудь, вырвались раздробленные белые кости. В следующую секунду он упал с именем матери на губах. Браун наклонился и взял мальчишку за руку. Майор хотел заткнуть рану, но она была слишком большая, и он, не зная, чем еще облегчить последние мгновения умирающего, запел.
У подножия холма, на самом краю соснового леса, бригада генерала Дилкса перестраивалась в две шеренги. Второй батальон Первого полка гвардейской пехоты, три роты Второго батальона Третьего полка гвардейской пехоты, две стрелковые роты Шестьдесят седьмого пехотного смешались с парнями Дилкса. Генерал, обнажив саблю, обмотал свисающую с нее кисть вокруг запястья. Ему приказали взять холм. Склон перед ним кишел ранеными из батальона Брауна. Он знал, что численный перевес на стороне противника, и не верил, что французов можно сбросить с вершины, но у него был приказ. Сэр Томас Грэм, человек, отдавший этот приказ, стоял неподалеку под знаменем Третьего полка гвардейской пехоты и с беспокойством, словно видя колебания Дилкса, смотрел на него.
— Вперед! — хмуро сказал генерал.
— Бригада… вперед! — проревел бригад-майор. Мальчишка-барабанщик дал короткую дробь, набрал воздуху и начал отбивать ритм.— Равнение на середину! Марш!
И они пошли.
Пока генерал Руффен атаковал холм, генерал Лаваль продвигался в сторону соснового леса. Шесть батальонов общим числом около четырех тысяч штыков шли широким фронтом, В отличие от британского французский батальон состоит лишь из шести рот, и каждая колонна представляет собой строй в две роты шириной и три глубиной. Ритм маршу задавали барабанщики.
Четырем тысячам Лаваля полковник Уитли мог противопоставить только две, и начинать ему пришлось в полном беспорядке. Его части шли маршевым строем, когда поступил приказ повернуть вправо и приготовиться к бою. Перестроиться в лесу не так-то просто. Вместе с Уитли шли две роты «колдстримеров», но времени, чтобы отсылать их на юг, в распоряжение Дилкса, уже не было, так что они остались под командой полковника. Зато пропала половина Шестьдесят седьмого Гемпширского. Пять рот этого полка прибились к Дилксу, тогда как пять других остались там, где им и следовало быть, то есть под началом Уитли. Хаос! К тому же за деревьями батальонные офицеры толком не видели своих людей. К счастью, ротные офицеры и сержанты сделали свое дело и провели красномундирников через лес.
Первыми из лесу выбежали четыреста стрелков и триста португальских касадоров. Многие из офицеров были верхом, и французы, совершенно не ожидавшие, что неприятель появится из лесу, решили, что их атакует кавалерия. Впечатление это только усилилось, когда из-за деревьев слева от французского фронта вырвались десять орудийных расчетов — в общей сложности восемьдесят лошадей. Перед этим они двигались по проселочной дороге в Чиклану, но, вобравшись на простор, резко развернулись вправо, взметнув пыль и песок. Два ближайших французских батальона, увидев лишь лошадей в пыли, спешно перестроились в каре для отражения кавалерийского наскока. Соскочив с передка, пушкари подняли хоботы лафетов и навели на цель жерла. Лошадей уже выпрягли и отвели под прикрытие сосен.
— Снарядами — заряжай! — крикнул майор Дункан.
Из ящиков выхватили снаряды. Офицеры торопливо
обрезали запалы, потому что враг был совсем близко. Теперь растерялись уже французы. Два батальона построились в каре, готовые отражать несуществующую угрозу, остальные медлили, не зная, что делать, и тут британские пушки открыли огонь. Снаряды, оставляя дрожащие хвосты дыма, с воем промчались через триста ярдов пустоши, и Дункан, сидевший на лошади в стороне от батарей, чтобы наблюдать за происходящим, увидел, как людей в синем разметало и в глубине каре грохнули взрывы.
— Хорошо! Хорошо! — прокричал он, и в этот момент рассыпавшиеся редкой цепью британские стрелки и португальские касадоры вступили в дело. Сухой треск винтовок и мушкетов прокатился над пустошью, и французы, казалось, отшатнулись. Передние шеренги колонн дали ответный залп, но стрелки шли рассеянной цепью и представляли собой слишком мелкие цели для не отличающихся большой точностью мушкетов. Французы же двигались плотным строем, и промахнуться было трудно. Сдвоенные батареи на правом фланге британцев дали второй залп, а когда дым рассеялся, Дункан увидел, что противник подтягивает артиллерию. Он насчитал шесть орудий.
— Картечью — заряжай! Развернуться вправо! — Пушкари повернули хоботы лафетов, подстраиваясь под новую цель.— Огонь!
Оправившись от растерянности, французы приходили в себя. Два сбившихся в каре батальона, осознав ошибку, перестраивались в колонны. Адъютанты носились вдоль строя, разнося приказы, гоня вперед, призывая сокрушить, подавить тонкую стрелковую цепь плотным залповым огнем. Снова зазвучали барабаны, отбивая pas de charge и замирая на мгновение, чтобы сотни глоток прокричали: «Vive IЕmреrеur!» Получилось не сразу, первый клич прозвучал едва слышно, но сержанты и офицеры заорали на солдат, требуя большего усердия, и те отозвались громким, твердым, смелым «Vive IЕmреrеur!»
— Tirez! — скомандовал офицер, и передние шеренги ударили залпом по португальским касадорам.
— Marchez! En avant!
Пришло время принять потери и раздавить стрелков. Британские пушки перенесли огонь на
