Ранним утром я стояла в своей темной гостиной и вглядывалась в тени и силуэты на моем участке.
Мой «плимут» еще не вернули из ремонта. Разглядывая здоровенный фургон, с которым была вынуждена мириться, я спрашивала себя, насколько трудно взрослому человеку спрятаться под ним и схватить меня за ногу, когда я буду открывать дверцу. Ему даже не нужно будет убивать меня. Я просто умру от разрыва сердца. Противоположная сторона улицы была пуста, фонари светили тусклым светом. Вглядываясь через едва приоткрытую занавеску, я ничего не видела. Я ничего не слышала. Казалось, снаружи не было ничего необычного. Возможно, и Кери Харперу точно так же ничего не показалось необычным, когда он подъехал к дому, вернувшись из бара.
До моего завтрака с главным прокурором оставалось меньше часа, и я неминуемо опоздаю, если не наберусь смелости выйти из парадной двери и преодолеть тридцать футов тротуара до машины. Я внимательно изучала кустарник и маленькие кустики кизила, окружавшие лужайку перед моим домом, и все еще рассматривала их мирные силуэты, когда небо мало-помалу засветилось. Вокруг лунного диска распространялось радужное сияние, так же как и вокруг белого утреннего великолепия травы, посеребренной инеем.
Как он добирался до их домов, до моего дома? У него должны быть какие-то средства передвижения. Мы практически не говорили о том, как убийца перемещается повсюду. Тип автомобиля — это такая же часть криминального портрета, как возраст и раса, однако никто и слова не сказал об этом, даже Уэсли. «Почему?» — недоумевала я, вглядываясь в пустынную улицу. И меня продолжало беспокоить сдержанное поведение Уэсли.
Я высказала свою озабоченность вслух за завтраком с Итриджем:
— Может быть, Уэсли просто предпочитает не говорить тебе кое-что, — предположил он.
— Раньше он всегда был очень откровенен со мной.
— ФБР имеет склонность держать язык за зубами.
— Уэсли — аналитик, — ответила я. — Он всегда щедро делился своими теориями и мнением. Но в данном случае он помалкивает. Эти дела он вообще едва анализировал. Он изменился — у него пропало чувство юмора, и он почти не смотрит мне в глаза. Это непривычно и ужасно нервирует.
Я тяжело вздохнула.
Затем Итридж сказал:
— Ты все так же чувствуешь себя в изоляции, да, Кей?
— Да, Том.
— И ты взвинчена.
— И это тоже, — сказала я.
— Ты доверяешь мне, Кей? Ты веришь, что я на твоей стороне и защищаю твои интересы? — спросил он.
Я кивнула и еще раз тяжело вздохнула.
Мы разговаривали вполголоса в зале ресторана отеля «Капитол», где любили собираться политики и богачи. Через три столика от нас сидел сенатор Патин. Мне показалось, что на его хорошо знакомом лице больше морщин, чем хранила моя память. У него был серьезный разговор с молодым человеком, которого я видела где-то раньше.
— Большинство из нас чувствуют себя изолированными и взвинченными в стрессовых ситуациях. Мы чувствуем себя одинокими, когда у нас что-то не ладится. — Итридж смотрел на меня с искренней озабоченностью.
— Я чувствую себя одиноко, потому что так оно и есть, — ответила я.
— Я понимаю, почему Уэсли обеспокоен.
— Ну, конечно.
— Что меня беспокоит, Кей, так это то, что ты основываешь свои теории на интуиции. Иногда это может оказаться очень опасно.
— Иногда может. Но не менее опасно, когда люди слишком все усложняют. Убийство, как правило, угнетающе простая вещь.
— Однако не всегда.
— Почти всегда. Том.
— Ты не думаешь, что махинации Спарацино связаны с этими смертями? — спросил главный прокурор.
— Я думаю, что его махинации могут запросто сбить с толку. То, что они делают — убийца и Спарацино, — может оказаться всего лишь поездами, идущими по параллельным путям. И то, и другое — опасно, даже смертельно. Но это разные вещи, не связанные друг с другом. Ими движут разные силы.
— А ты не думаешь, что тут как-то замешана пропавшая рукопись?
— Я не знаю.
— Ты не продвинулась в поисках?
При этом вопросе я почувствовала себя так, как будто не выполнила домашнее задание. Мне хотелось, чтобы он не спрашивал об этом.
— Нет, Том, — призналась я. — Понятия не имею, где она.
— А может так оказаться, что ее сожгла Стерлинг Харпер в камине перед смертью?
— Не думаю. Эксперт по документам обследовал обуглившиеся остатки и определил, что это высококачественная двадцатифунтовая бумага. Они соответствуют хорошей почтовой бумаге или той, которую адвокаты используют для юридических документов. Очень маловероятно, что кто-то будет писать черновик книги на подобных листах. Скорее, мисс Харпер сожгла письма, личные бумаги.
— Письма от Берил Медисон?
— Мы не можем этого исключать, — ответила я, хотя сама практически исключала такую возможность.
— Или, может быть, письма Кери Харпера?
— В доме найдена целая коллекция его личных бумаг, — сказала я. — Ничто не свидетельствует о том, что их недавно трогали или перебирали.
— Если это были письма от Берил Медисон, зачем мисс Харпер понадобилось их сжигать?
— Не знаю. — Я понимала, что Итридж снова думает о Спарацино.
Спарацино действовал быстро. Я видела иск, который он предъявил, все тридцать три страницы. Он подал жалобы на меня, на полицию, на губернатора. Последний раз, когда я разговаривала с Розой по телефону, она сообщила, что звонили из журнала «Пипл», а один из их фотографов наследующий день, после того как его не пустили внутрь, снимал наше здание снаружи. Я приобретала дурную славу. И я научилась искусно уклоняться от комментариев и вовремя «испаряться».
— Ты думаешь, мы имеем дело с психопатом, да? — спросил Итридж напрямик.
Я думала об оранжевом акриловом волокне и воздушных пиратах, с которыми оно было связано, о чем и сказала Итриджу.
Он опустил взгляд в свою тарелку, а когда посмотрел на меня снова, я была поражена тем, что увидела в его глазах: печаль, досада и ужасное отвращение к тому, что ему нужно было сделать.
— Кей, — начал он, — я не знаю легкого способа сказать это тебе.
Я протянула руку за бисквитом.
— Ты должна знать. Не важно, что на самом деле происходит и почему, не важно, что ты по этому поводу думаешь, но тебе придется кое-что выслушать.
Я решила, что, пожалуй, лучше буду курить, чем есть, и достала свои сигареты.
— У меня есть источник информации. Достаточно сказать, что он причастен к деятельности Департамента юстиции...
— Это по поводу Спарацино? — прервала я.
— Это по поводу Марка Джеймса, — ответил он.
Даже если бы главный прокурор обругал меня, я не расстроилась бы больше.
Я спросила:
— Что по поводу Марка Джеймса?
— Я не уверен, что должен спрашивать тебя об этом, Кей.
