в темнеющей синеве. Вскоре сумерки сгустились и мне уже не было видно воды.
К тому времени, когда я отыскала коттедж сто восемьдесят два, находившийся возле магазинчика у пирса для рыболовов, я впервые за много лет чувствовала себя столь раскрепощенной. Когда Уилли Трэверс открыл дверь, у меня возникло такое чувство, что мы с ним давно знакомы.
— Первым делом нужно подкрепиться. Вы, разумеется, не ели, — заявил он.
Я с сожалением призналась, что он не угадал.
— Тогда вам просто придется еще поесть.
— Но я не в состоянии.
— Через час я вам докажу, что вы ошибаетесь. Еда будет очень легкой. Обжаренный в масле морской окунь с лимонным соком, посыпанный свежемолотым перцем. А еще мы будем есть мною испеченный хлеб, вкус которого вы запомните на всю жизнь. Так что, поглядим. Да, еще маринованная капуста и мексиканское пиво.
Сообщая мне все это, он открыл две бутылки «Дос-Экис». Бывшему мужу Дженнифер Дейтон я бы дала лет восемьдесят, его опаленное солнцем лицо напоминало потрескавшуюся обожженную глину, но живые голубые глаза искрились молодостью. Он был худощав и всегда говорил с улыбкой. Его волосы напоминали мне белый теннисный мячик.
— Как вы здесь оказались? — спросила я, глядя на висевших на стеках рыб и обшарпанную мебель.
— Пару лет назад я решил оставить работу и заняться рыболовством, и я сделал «Пинк-Шелл» деловое предложение. Если они мне сдадут в аренду за умеренную плату один из коттеджей, я буду работать в рыбном магазинчике.
— А чем вы занимались раньше, какая у вас профессия?
— Та же, что и сейчас. — Он улыбнулся. — Я занимаюсь холистической медициной, а от этого, как и от религии, никогда не уйдешь. Разница лишь в том, что сейчас я работаю с теми людьми, с которыми мне хочется, и у меня больше нет в городе офиса.
— И как же вы понимаете холистическую медицину?
— Я лечу всего человека, простыми методами. Суть в том, чтобы помочь людям обрести сбалансированность, гармонию. — Окинув меня взглядом, он поставил свою бутылку с пивом и подошел ко мне. — Встаньте, пожалуйста.
У меня не было желания возражать.
— Теперь протяните вперед руку. Неважно какую. Держите ее строго параллельно полу. Так, отлично. Сейчас я задам вам вопрос, и, когда вы ответите на него, я нажму на вашу руку, а вы старайтесь удержать ее. Считаете ли вы, что ваша семья может гордиться вами?
— Нет. — Под тяжестью его руки моя тут же опустилась, подобно разводному мосту.
— И все же считаете, но вы очень самокритичны и требовательны к себе. Ну что ж. Давайте-ка еще раз поднимем руну, и я задам вам другой вопрос. Вы хороший специалист своего дела?
— Да.
— Смотрите, я изо всех сил давлю вниз, но ваша рука как железная. Значит, вы хорошо делаете то, чем занимаетесь.
Он вернулся на свой диван, и я тоже села.
— Должна вам признаться, что мое медицинское образование заставляет меня относиться к этому несколько скептически, — с улыбкой сказала я.
— А зря. Принципы ничем не отличаются от тех, которыми вы руководствуетесь изо дня в день. Суть в том, что тело не умеет лгать. Неважно, что вы говорите, уровень вашей энергии отвечает тому, что есть на самом деле. Если ваша голова говорит, что вы любите себя, а это не так, вы слабеете за счет уменьшения энергии. Чувствуется какое-то разумное зерно?
— Да.
— Одна из причин, по которым Дженни раз-два в году приезжала сюда, это чтобы я мог привести ее в равновесие. А когда она была здесь перед Днем благодарения, она казалась настолько развинченной, что мне приходилось работать по нескольку часов каждый день.
— Она не рассказывала вам, в чем дело?
— Там было много причин. Она недавно переехала, и ей не нравились соседи, особенно те, что жили напротив.
— Клэри, — подсказала я.
— Кажется, да. Она — назойливая сплетница, а он, пока его не хватил удар, любил погулять. К тому же у Дженни и с гороскопами было что-то неладно, и она очень переживала.
— А что вы думаете по поводу ее бизнеса?
— У нее был дар, но не было уверенности в себе.
— А не было ли психических отклонений? — Нет. Я бы не сказал. У нее было множество увлечений.
Я неожиданно вспомнила о чистом листе бумаги, который лежал у нее на кровати, придавленный призмочкой, и поинтересовалась, не знает ли Трэверс, что бы это могло значить.
— Это значит, она концентрировалась.
— Концентрировалась? — удивилась я. — На чем?
— Когда Дженни хотела медитировать, она брала белый листок бумаги и ставила на него стеклянную призмочку. Потом сидела очень неподвижно и медленно поворачивала призмочку, глядя, как отраженный от ее плоскостей свет падал на бумагу. Для нее это было то же самое, что для меня, когда я смотрю на воду.
— А больше ее ничего не беспокоило, когда она приезжала к вам, мистер Трэверс?
— Зовите меня Уилли. Да и вы знаете, о чем я собираюсь вам сказать. Ее угнетенное состояние было связано с тем заключенным, которого собирались казнить. Ронни Уоддел. Дженни и Ронни переписывались много лет, и она никак не могла привыкнуть к мысли о том, что его казнят.
— Вы не знаете, сообщал ли ей Уоддел что-нибудь такое, что могло представлять для нее угрозу?
— Да, что-то вроде этого.
Не сводя с него глаз, я взяла свое пиво.
— Когда она приехала сюда в последний раз, она привезла с собой все письма и все, что он присылал ей в течение этих лет. Она хотела, чтобы я их здесь сохранил.
— Почему?
— Чтобы они были в надежном месте.
— Она боялась, что кто-то может попытаться у нее их отнять?
— Мне известно лишь то, что она была напугана. Она сказала, будто в начале ноября Уоддел заявил ей, что готов к смерти и не хочет больше бороться. Очевидно, он убедился, что его уже ничто не спасет. Он попросил ее съездить на ферму в Суффолк и взять у матери его вещи. Он сказал, что ему хочется, чтобы они были у нее, и мать поймет.
— А что это за вещи? — спросила я. — Одна вещь. — Он поднялся. — Не знаю, какое она имеет значение, и не уверен, что хочу знать. Так что я намерен отдать ее вам, доктор Скарпетта. Можете взять ее с собой в Вирджинию. Можете передать ее в полицию. Делайте с ней что хотите.
— Почему вы вдруг решили помочь? — поинтересовалась я. — Почему вы не сделали этого несколько недель назад?
— Ко мне никто не приезжал, — отозвался он из соседней комнаты. — Я же говорил вам, когда вы звонили, что не люблю иметь дело с людьми по телефону.
Вернувшись, он поставил к моим ногам черный дипломат с открытым замком и посеченной кожей.
— Честно говоря, вы делаете мне большое одолжение, забирая его из моей жизни, — сказал Уилли Трэверс, и я чувствовала, что он искренен. — От одной мысли о нем с моей энергией творится что-то неладное.
Множество писем, написанных Ронни Уодделом Дженнифер Дейтон из камеры смертников, были аккуратно перетянуты резиновыми жгутами и разложены в хронологическом порядке. Той ночью я
