тянется болото. Там они не смогут нас окружить.
Конечно, они могли бы это сделать, но все-таки на зыбком болоте угроза окружения будет не так велика, как на лугу.
– Но вы не сможете добраться до берега. – Олдермен разочаровался в моей идее.
– Движущаяся тень сможет, – сказал я. Он молча поглядел на меня.
– Я смогу туда добраться, – заверил я, – а когда загорится первый корабль, все датчане кинутся на берег, вот тогда сто человек вполне смогут прорваться. Датчане побегут спасать корабли, и наши люди сумеют быстро пересечь болото; они помогут мне поджечь другие корабли, а датчане попытаются перебить нас.
Я махнул в сторону берега, показывая, куда побегут из лагеря датчане по полоске твердой суши – туда, где стоят корабли.
– Когда все датчане окажутся на берегу, – продолжал я, – между рекой и болотом, вы приведете фирд им в тыл.
Олдермен задумался, глядя на корабли. Если мы атакуем, скорее всего, это произойдет на южном склоне холма – столкновение лоб в лоб с войском Уббы, клин на клин, наши десять сотен против их двенадцати. Сначала у нас будет преимущество, поскольку воины Уббы рассыпаны вокруг холма и потребуется время, чтобы собрать их и построить, а мы за это время глубоко продвинемся в их лагерь. Но датчан будет становиться все больше, нас остановят, окружат, и начнется жестокая резня. И в этой резне у них будет численный перевес; они обогнут наши фланги, зайдут в тыл, туда, где стоят люди, вооруженные серпами, и тогда нас всех ждет смерть.
Но если я спущусь с холма и начну жечь корабли, датчане кинутся на берег, чтобы меня остановить, и окажутся на узкой полоске земли. Если же ко мне на помощь явится сотня человек под командованием Леофрика, мы сможем продержаться до тех пор, пока Одда зайдет датчанам в тыл, и тогда смерть ждет датчан, зажатых между моим отрядом и войском Одды, между рекой и болотом. Они окажутся в капкане, как нортумбрийская армия под Эофервиком.
Только у холма Эска проиграла та сторона, которая первой разделила силы.
– Это может получиться, – сказал Одда задумчиво.
– Дайте мне пятьдесят человек, – повторил я, – молодых.
– Молодых?
– Им придется бежать с холма, – пояснил я. – Очень быстро. Им необходимо добраться до кораблей раньше датчан, и сделать это надо на рассвете.
Я говорил с уверенностью, которой не ощущал. Потом замолчал, ожидая согласия Одды, но он тоже молчал.
– Выиграйте эту битву, лорд, – я назвал его лордом не потому, что ему подчинялся, а потому, что он был старше, – и вы спасете Уэссекс. Альфред вас не забудет.
Олдермен немного подумал – и, наверное, мысль о королевской награде убедила его, потому что он кивнул.
– Ты получишь пятьдесят человек.
Равн дал мне множество советов, и все они были хороши, но сейчас ночной ветер принес воспоминание только об одном из них, самом первом, том, который я никогда не забывал.
Никогда, сказал он в первую нашу встречу, никогда не сражайся с Уббой.
Пятьдесят человек привел шериф Эдор, суровый, как Леофрик, и тоже участвовавший в настоящих сражениях. Его излюбленным оружием оказалось обрезанное охотничье копье, хотя на поясе болтался и меч. Копье, пояснил он, достаточно тяжело, чтобы пронзить кольчугу или даже проломить щит.
Эдор, как и Леофрик, принял мой план без возражений. Тогда я даже не думал, что кто-то может мне возразить, но теперь, оглядываясь назад, удивляюсь тому, что план всей битвы под Синуитом был придуман двадцатилетним юнцом, который ни разу в жизни не бывал в настоящем сражении. Но я был силен, я был лордом, вырос среди воинов и отличался нахальной самоуверенностью человека, рожденного для войны. Я – Утред, сын Утреда, сына Утреда, и мы не смогли бы удержать земли Беббанбурга, если бы проливали слезы над алтарями. Мы были воинами.
Люди Эдора и мой отряд собрались у восточной части стены: здесь им полагалось ждать, когда на заре загорится первый корабль. Леофрик с командой «Хеахенгеля» стоял справа, как я и хотел, – именно туда обрушится главный удар, как только Убба со своей дружиной набросится на нас у реки. Эдор и воины Дефнаскира выстроились слева: они должны были уничтожать тех, кто попадется им навстречу, а главное, выхватывать головешки из костров датчан и поджигать оставшиеся корабли.
– Мы не собираемся сжечь все суда, – сказал я, – пусть займется хотя бы три-четыре. Датчане прилетят на огонь, как пчелиный рой.
– Пчелы больно кусаются, – заметил кто-то из темноты.
– Вы боитесь? – насмешливо спросил я. – Это датчанам надо бояться! Знамения у них самые скверные, они уверены, что проиграют, и последнее, чего сейчас хотят, – это драться на заре с воинами Дефнаскира. Они у нас будут визжать, как бабы, мы перебьем их и отправим в датский ад.
На том я и закончил свою речь перед битвой. Следовало бы сказать больше, но я волновался, ведь мне предстояло спуститься с холма первому – и в одиночестве. Я все детство мечтал стать одной из движущихся теней. Леофрик с Эдором не поведут сотню человек к реке, пока не увидят, что датчане кинулись спасать корабли, а если я не смогу поджечь корабли, атаки не будет, страхи Одды оправдаются, датчане победят, Уэссекс падет, и не будет больше Англии.
– Теперь отдыхайте, – неловко завершил я свою речь. – До рассвета еще часа четыре.
И я вернулся на вал, а скоро ко мне подошел отец Виллибальд, неся распятие, вырезанное из воловьей кости.
– Ты хочешь получить благословение Господа? – спросил он.
– Чего я хочу получить, отец, так это твой плащ.
У него был хороший шерстяной плащ, темно-коричневый, с капюшоном, и священник отдал его мне. Я затянул завязки на шее, скрыв сверкающую кольчугу.
– На заре, отец, лучше оставайся наверху. У реки не будет места священникам.
– Если там будут умирать люди, – возразил он, – мое место как раз там.
– Ты хочешь утром отправиться на небеса?
– Нет.
– Тогда оставайся здесь.
Я сказал это резче, чем собирался, но опять-таки от волнения.
И вот настало время отправляться, хотя все еще царила тьма и до зари было далеко, – но мне требовалось время, чтобы проскользнуть мимо датских постов. Леофрик проводил меня до северного склона холма, куда не падал свет луны: под этим склоном стояло меньше всего датчан, потому что спуск никуда не вел, только к болоту и морю Сэферн. Я отдал Леофрику свой щит, сказав:
– Мне он ни к чему, только будет зря громыхать. Он взял меня за руку.
– А ты нахальный малый, Эрслинг, да?
– Это плохо?
– Нет, мой лорд, – последнее слово в его устах означало самую большую похвалу. – Да пребудет с тобой бог, каким бы он ни был.
Я тронул молот Тора и сунул под кольчугу.
– Приведи отряд как можно быстрее, когда увидишь, что датчане кинулись к кораблям.
– Мы придем так быстро, – пообещал он, – как только позволит болото.
Днем я видел, как датчане переходили болото, и заметил, что почва там была мягкая, но все-таки не трясина.
– Вы пройдете быстро, – заверил я, накидывая на шлем капюшон плаща. – Пора.
Леофрик ничего не ответил, и я спрыгнул с насыпи в темный ров. Теперь мне предстояло стать тем, кем я всегда хотел – скользящей тенью. От этой детской мечты теперь зависела жизнь или смерть. Я тронул на счастье эфес Вздоха Змея, выбираясь на другую сторону рва.
Некоторое время я шел, согнувшись, а на середине спуска упал на брюхо и пополз змеей, темным пятном на траве, дюйм за дюймом приближаясь к проходу между двумя умирающими кострами.
