Датчане спали или почти спали – я видел, что они сидят у догорающих костров.
Выбравшись из тени холма, я оказался там, где меня могли заметить при свете луны, потому что на лугу спрятаться было негде, траву здесь выщипали овцы. Но я двигался, словно призрак, пробираясь вперед медленно и беззвучно. Датчанам было достаточно поднять глаза или пройти между кострами, чтобы меня увидеть, но они ничего не видели, ничего не слышали, ни о чем не подозревали. Прошла целая вечность, но я все-таки проскользнул мимо, ни разу не подойдя к ним ближе чем на двадцать шагов.
Оказавшись на болоте, где кочки отбрасывали тень, я пополз быстрее, пробираясь через илистые наносы и мелкие лужи. Забеспокоился я только тогда, когда спугнул с гнезда птицу, и она, хлопая крыльями, с тревожным криком взметнулась в небо. Почувствовав, что датчане вглядываются в болото, я застыл неподвижно, черным пятном в рваных тенях. Все было тихо. Я ждал, вода просачивалась под кольчугу, и молился Хёду, слепому сыну Одина, богу ночи. «Помоги мне», – молил я, жалея, что не принес Хёду жертвы. Еще мне казалось, что на меня смотрит сейчас Элдвульф, и обещал его не посрамить. Я собирался сделать то, чего он ждал от меня всегда: обрушить Вздох Змея на датчан.
Миновав часовых, я двинулся на восток, туда, где стояли корабли. Небо на восточном горизонте по- прежнему было черным. Я все еще полз медленно, так медленно, что меня начал одолевать страх. Меня мучили дрожание мышц в правой ноге, жажда, которую нечем было утолить, спазмы в животе. Я все время держался за меч, вспоминая, какие заклинания наложили на него Элдвульф и Брида. Никогда, говорил мне Равн, никогда не сражайся с Уббой.
Я уже полз у берега, откуда оглядел широкий Сэферн, но не увидел ничего, кроме дрожащей воды, залитой лунным светом. Море было похоже на пластину кованого серебра. Начался прилив, илистая полоса берега сужалась. «В Педредане должны водиться лососи, – подумал я, – лососи, уходящие обратно в море с отливом». Я снова прикоснулся к мечу. Я находился уже рядом с узкой полосой твердой земли, на которой стояли рыбацкие хижины, где ждали часовые. Нога продолжала дрожать. Меня тошнило.
Но слепой Хёд помогал мне. Часовые у кораблей оказались не лучше своих товарищей на лугу, да и о чем им было беспокоиться? Они стояли дальше от холма, они не ждали никаких неприятностей, вообще-то они были здесь просто потому, что датчане никогда не оставляют свои корабли без присмотра. Почти все часовые разбрелись по хижинам спать, у догорающих костров оставалось лишь несколько человек. Они сидели неподвижно, скорее всего, тоже спали, хотя один ходил вдоль ряда судов.
Я встал.
Я крался в темноте уже на территории датчан, за постами часовых. Развязав плащ, я снял его, стер грязь с кольчуги и, не таясь, пошел к кораблям. Прочавкав сапогами по последним метрам болота, я встал у крайнего корабля, бросил шлем в тень и дождался, пока идущий вдоль берега датчанин обнаружит мое присутствие.
И что же он увидел? Человека в кольчуге, лорда, хозяина корабля, датчанина: я прислонился к носу корабля и уставился на звезды. Сердце тяжело колотилось в груди, нога дергалась, и я подумал, что если этим утром погибну, то хотя бы снова окажусь рядом с Рагнаром, буду вместе с ним в пиршественном зале Валгаллы. Правда, некоторые верили, что если человек погиб не в бою, он отправляется в Нифльхейм, пронзительно холодный ад северян, где чудовищная богиня Хель бродит в тумане, а отвратительный змей Нидхёгг пожирает на морозе мертвецов; но я был уверен, что все сгоревшие тогда в большом зале отправились в Валгаллу, а не в Нифльхейм. Конечно же, Рагнар должен быть вместе с Одином… И тут я услышал шаги датчанина и улыбнулся ему.
– Холодное утро, – сказал я.
– Точно.
Это был пожилой человек с седой бородой, он явно удивился моему внезапному появлению, но ничего не заподозрил.
– Все тихо, – сказал я, кивнув головой на север, делая вид, будто пришел от часовых со стороны Сэферна.
– Они нас боятся, – отозвался он.
– Так и должно быть. – Я притворно зевнул, оттолкнулся от корабля, сделал пару шагов, словно разминая затекшие ноги, потом сделал вид, будто заметил у кромки воды собственный шлем. – А это еще что?
Часовой клюнул на приманку, вошел в тень корабля и наклонился над шлемом, и тогда я выхватил нож, шагнул к нему и погрузил лезвие в его горло. Я не резал, а просто всадил нож и повернул, одновременно толкнув датчанина вперед, лицом в воду, и держал его там, чтобы он захлебнулся, если не истечет кровью. Все это заняло много времени, больше, чем я ожидал, но убить человека непросто. Он какое-то время отбивался, мне казалось, что шум возни вот-вот привлечет внимание часовых у ближайшего костра, но костер горел шагах в пятидесяти от нас, и волны плескались достаточно громко, чтобы заглушить предсмертные хрипы. Я убил датчанина, и никто об этом не узнал, только боги видели его смерть. Когда его душа отлетела, я выдернул нож, надел шлем и снова прислонился к носу корабля.
Я ждал, пока свет зари окрасит восточный горизонт. Ждал, пока край неба над Англией посереет.
Пора.
Я подошел к ближайшему костру, возле которого сидели двое.
– Махни мечом раз, – напевал я негромко, – махни мечом два, и три, и четыре, и пять, и убивай опять.
Под такой ритмичный напев датчане обычно гребли, я слышал эти слова на «Летучем змее» бессчетное множество раз.
– Вас скоро сменят, – бодро сообщил я часовым.
Они молча уставились на меня. Они не знали, кто я такой, но, как и у убитого мной человека, у них не возникло никаких подозрений, хоть я и говорил на их языке с английским акцентом. В датских армиях было полно англичан.
– Тихая ночь, – сказал я, нагнулся и выхватил из костра головню, пояснив: – Эгил забыл нож на корабле.
Имя Эгил часто встречалось среди датчан и тоже не вызвало вопросов. Они просто смотрели, как я ухожу, явно решив, что мне требуется факел, чтобы осветить дорогу вдоль ряда кораблей. Я прошел мимо хижин, кивнул троим часовым у следующего костра и зашагал дальше, пока не оказался у середины ряда судов. Тут, негромко насвистывая, словно ничто в мире меня не беспокоило, я поднялся по лесенке, прислоненной к носу, спрыгнул и прошел между рядами скамей. Я был почти уверен, что обнаружу на борту спящих людей, но здесь никого не было, если не считать крыс, скребущихся под днищем.
Я скорчился на дне, подсунув горящую головешку под сложенные весла, но мне показалось – они просто так не займутся, поэтому я достал нож и нарезал щепок с ближайшей скамьи. Когда щепок оказалось достаточно, я бросил их в огонь и увидел, как взметнулось пламя. Нарезал еще лучины, рассыпал по веслам, чтобы дать дорогу огню, и никто не закричал на меня с берега. Любой наблюдавший за мной наверняка бы решил, что я просто осматриваю днище. Огонь был слишком мал, но распространялся. Понимая, что времени у меня мало, я сунул нож в ножны и спрыгнул с борта, нимало не беспокоясь о мече и кольчуге. Очутившись в воде, я побрел на север от кормы к корме, обошел последний корабль и снова оказался в том месте, где на мелких волнах покачивался седобородый труп.
Здесь я остановился и стал ждать.
Огонь, казалось мне, должен уже разгореться. Мне было холодно.
Я все ждал и ждал. Серая полоска на горизонте посветлела, когда вдруг раздался сердитый крик. Выдвинувшись из тени, я увидел датчан, которые бежали к горящему кораблю. Тогда я подошел к оставленному ими костру, взял еще головню и закинул на борт следующего судна. Датчане уже поднимались на горящий корабль шагах в шестидесяти от меня, и никто меня не замечал. Протрубил рог, снова и снова, он пел тревогу, и я знал, что воины Уббы должны уже бежать сюда из своего лагеря в Кантуктоне. Я отнес к кораблям последнюю горящую головню, обжег руку, подсовывая ее под кучу весел, потом снова зашел в реку и спрятался за кораблем.
Рог все трубил. Люди выскакивали из хижин и мчались спасать суда, другие бежали из лагеря на юге – и вот датчане Уббы угодили в силки. Они увидели, что корабли горят, и кинулись их спасать. Они выскочили из лагеря в беспорядке, многие без оружия, думая лишь о том, чтобы сбить пламя, которое металось, отбрасывая на берег мрачные тени.
