Голос Люси звучит в ушах Бентона, но обращается она к Марино.
— Спорим, я знаю, что там, — говорит Шэнди, и чтобы услышать ее, приходится напрягаться.
Марино выходит из холодильника.
— Давай, Шэнди. Живей.
— А что ты мне сделаешь? Запрешь здесь? Перестань, Пит. Открой мешок. Я же знаю, что там тот мальчонка. О нем и этот тип из похоронного говорил. Я же слышала в новостях. Так что он здесь. Как же так, а? Бедняжка, совсем один, холодненький.
— Сдался, — качает головой Бентон.
— Тебе это не понравится, — говорит Марино, возвращаясь к холодильнику.
— Почему? Там же тот мальчик, которого нашли на Хилтон-Хед. О котором трубят во всех новостях. — Шэнди повторяется. — Но почему он еще здесь? А уже известно, кто это сделал? — Она стоит возле лежащего на каталке маленького черного мешка.
— Ни черта нам не известно. Поэтому он здесь и лежит. Идем.
Марино машет рукой. Слушать их становится труднее.
— Давай посмотрим.
— Нет! — Люси, кажется, готова закричать. — Не облажайся, Марино.
— Тебе не понравится. — Он еще держится.
— Ничего, как-нибудь справлюсь. У тебя не должно быть от меня секретов, а значит, я имею полное право его увидеть. Такое у нас правило. Вот и докажи прямо сейчас, что ничего не утаиваешь. — Она не сводит глаз с мешка.
— Нет. На такие дела то правило не распространяется.
— А вот и распространяется. И давай поскорее, а то я тут околею, как эти трупы.
— Если док узнает…
— Ну вот, снова ты за свое. Дрожишь перед ней, как будто ты ее собственность. Что там такого плохого, что мне, по-твоему, и посмотреть нельзя? — Шэнди почти кричит от злости и обнимает себя за плечи — холодно. — Он же не воняет, как та старуха.
— Его резали. Снимали кожу. Удалили глаза.
— Нет, нет! — Бентон трет лицо.
— Хватит со мной играть! — кричит Шэнди. — И оставь свои дурацкие шуточки! Ты сейчас же откроешь мешок и дашь мне на него посмотреть! Ты мне противен! Нытик! Стоит ей что-то сказать, и ты уже тряпка тряпкой!
— Да пойми ты, это не забава. Не то место, чтобы шутки шутить. Я тебе все время об этом твержу. Ты даже не представляешь, с чем здесь приходится иметь дело.
— Подумать только — чтобы твоя шефиня такое вытворяла! Вырезала глаза малышу! Ты же сам говоришь, что она с мертвыми по-хорошему обращается. — Шэнди презрительно фыркает. — Так только нацисты поступали. Обдирали с людей кожу, чтобы делать себе абажуры.
— Иногда чтобы определить, являются потемнения или покраснения синяками или нет, нужно посмотреть под кожу. Только так можно увидеть, есть лопнувшие кровеносные сосуды или нет. Другими словами, синяки это — мы их называем контузиями — или пятна от ливор мортис, — с важным видом объясняет Марино.
— Поверить не могу, — вздыхает Люси. — Он уже чувствует себя главным медэкспертом.
— Нет, здесь другое, — говорит Бентон. — Это ощущение неполноценности. Обида. Горечь. Гиперкомпенсация и декомпенсация. Не знаю, что с ним происходит.
— Не знаешь? Ты и тетя Кей, вот что с ним происходит.
— От чего? — спрашивает Шэнди.
— Когда циркуляция прекращается, кровь останавливается и местами на коже проступают красные пятна. Похожи на свежие синяки. Иногда для появления чего-то похожего на повреждения есть и иные причины. У нас это называется посмертными артефактами. Дело сложное, — важно заключает Марино. — Поэтому кожу надрезают скальпелем, — он делает соответствующее движение рукой в воздухе, — поднимают и смотрят под нее. В данном случае обнаружились синяки. Малыш был весь в синяках. С головы до ног.
— Но глаза зачем вырезать?
— Для других исследований. Ищут кровоизлияния. То же и с мозгом. Его хранят в формалине, в ведерке. Но не здесь, а в медицинском училище. Там проводят специальные исследования.
— Боже! Так его мозг в ведерке?
— Мы только достаем и кладем в формалин, чтобы не разложился и чтобы его можно было потом рассмотреть. Вроде как бальзамируем.
— Знаешь ты точно много. Это тебе надо здесь врачом быть, а не ей. Дай посмотреть.
Дверь в холодильник широко открыта.
— Я этим занимался, когда ты еще под стол пешком ходила. Да, мог бы стать врачом, но кому ж хочется так долго учиться? Кому хочется быть такой, как она? У нее же и жизни своей нет. Только мертвецы кругом.
— Я хочу увидеть, — требует Шэнди.
— Черт, сам не знаю, что со мной такое. Как зайду в холодильник, так до смерти хочется курить.
Она сует руку в кармашек кожаной жилетки, достает пачку и зажигалку.
— Поверить не могу, что кто-то так издевается над малышом. Раз уж я здесь, показывай.
Она прикуривает две сигареты. Оба затягиваются.
— Манипуляционное поведение. Пограничное состояние, — констатирует Бентон. — Парень нарвался на серьезную неприятность.
Марино выкатывает тележку из холодильника.
Расстегивает мешок. Пластик шуршит. Люси дает крупный план Шэнди — будто застывшая струйка дыма, широко раскрытые глаза смотрят на мертвого мальчика.
Истощенное тельце аккуратно разрезано прямыми линиями от подбородка до гениталий, от плеч до запястий, от бедер до пальцев ног, грудь раскрыта, как выеденный арбуз. Внутренние органы вынуты. Кожа отвернута от тела и свешивается полосками, под ними проступают багровые пятна кровоизлияний, различающихся по времени и степени жестокости, порезы и разрывы — до хрящей и костей. Глаза — пустые дыры, через них видна задняя стенка черепа.
Шэнди кричит:
— Ненавижу! Я ее ненавижу! Как она могла?! Сотворить такое! Выпотрошила и ободрала… как подстреленного оленя! Как ты можешь работать на эту сучку?! На эту… психопатку!
— Успокойся. Хватит орать. — Марино застегивает молнию на мешке и закатывает каталку в холодильник. Захлопывает дверь. — Я тебя предупреждал. Тут есть такое, что лучше не видеть. У некоторых после этого развивается посттравматический стресс.
— Боже, он теперь так и будет стоять у меня перед глазами! Больная дрянь. Чертова нацистка!..
— Закрой рот, слышишь?
— Как ты можешь на нее работать?!
— Уймись. Я серьезно, — предупреждает Марино. — Я помогал со вскрытием, но я уж точно не нацист. Такое бывает. Когда людей убивают, им достается дважды. — Он забирает у Шэнди халат и торопливо сворачивает. — Никто о нем не позаботился, всем было начхать — вот и результат.
— Что ты знаешь о жизни? Вы тут думаете, что все обо всех знаете, а на самом деле видите только то, что остается после того, как раскромсаете человека. Мясники.
— Сама хотела сюда прийти. — Марино начинает сердиться. — Так что заткнись и лучше не называй меня мясником.
Оставив Шэнди в коридоре, он относит халат в раздевалку и вешает в шкафчик Скарпетты. Включает сигнализацию. Они выходят. Дверь скрипит и с громким лязгом закрывается.
Голос Люси. Бентону придется рассказать Скарпетте об экскурсии, о предательстве Марино, которое вполне может погубить ее, если о случившемся пронюхает пресса. Люси торопится — ей нужно в аэропорт, и вернется она только вечером следующего дня. Куда летит, Бентон не спрашивает. Он уверен, что она уже знает, хотя и не сказала ему. Потом Люси рассказывает. О докторе Селф и ее переписке с Марино.
