Шарп говорил медленно, лихорадочно соображая, как добиться от женщины хоть полсловечка о том, где прячут заложниц: в монастыре ли, деревне, форте, сторожевой башне? Без этих сведений любая попытка спасения обречена на неудачу. Думалось плохо. Мешало понимание того, что ценой всякой неловкой двусмысленности станут мучения мадам Дюбретон.
– С нами всё в порядке, майор. Спасибо.
– Рад слышать, мадам.
Хейксвелл перегнулся через балюстраду:
– Не стесняйся, дорогуша, расскажи, как вам тут живётся…
Лицо её приняло странное выражение. Она помолчала и произнесла:
– Губит юности цветенье, полковник, немое заточенье.
– О! Лучше не скажешь! – одобрил Хейксвелл, – Побалагурили и хватит.
– Что значит: хватит? – возмутился Дюбретон, однако Хейксвелл его не слушал.
– Уводите её!
В этот миг самообладание впервые изменило женщине. Ноги её подкосились, и она затрепыхалась в руках конвоиров, твердя, как заведённая, срывающимся голосом:
– Губит юности цветенье немое заточенье… Немое заточенье!
– Уводите! Уводите! – раздражённо рявкнул Хейксвелл.
Шарп оглянулся на Дюбретона. Мёртвыми глазами, не мигая, тот проследил, как его жену утянули прочь, затем молча развернулся и возвратился в верхний двор.
При виде офицеров Больше? и Харпер вздохнули с явным облегчением. За спиной Шарпа грохнула задвижка. Ряды дезертиров сомкнулись вновь. Потофе оторвался от заветного горшка и снизошёл до общения с Дюбретоном.
Полковник гадливо поморщился:
– Та же песня, что и у вашего беззубого дружка. Мы заплатили за неприкосновенность дам и можем убираться восвояси.
Потофе подкрепил перевод полковника взмахом ложки:
– Ма’гш! Ма’гш!
Его подручные освободили выход из монастыря, но Шарп не желал уходить вот так. Он снял с плеча винтовку и взвёл курок. Было одно поручение, которое, сколь бы безнадёжным ни казалось, требовало исполнения. Шарп осмотрелся вокруг, выискивая в пёстрой массе дезертиров красные пятна британской униформы и громко начал:
– У меня послание к вам! Сбежав из армии, каждый из вас подписал себе смертный приговор. Рано или поздно вы попадётесь, и тогда пощады не ждите!
Дезертиры загомонили. Кто-то улюлюкал, кто-то орал оскорбления, пытаясь заглушить Шарпа, но стрелок привык драть глотку на парадах и полях сражений, а потому легко перекрыл шум:
– Вы ещё можете спасти свою шкуру! Сдайтесь до первого января нашим передовым постам и вам сохранят жизнь! Запомните, до первого января! Иначе…
Выстрел грянул, как гром. Его маленькая месть этому отребью. Стрелял Шарп с бедра, но цель была велика и находилась рядом. Мягкая пуля вдребезги разнесла глиняный казанок, обдав Потофе густой горячей жижей. Толстяк заверещал и, дёрнувшись назад, рухнул на спину. Дезертиры притихли, а Шарп зычно повторил:
– До первого января!
Нащупав патрон в сумке, Шарп перезарядил винтовку чёткими, отработанными до автоматизма движениями. Скусив пулю из патрона, он отсыпал часть пороха на полку, закрыл её и упёр приклад в землю. Остальной порох отправился в дуло, вслед за порохом – служащая пыжом бумага. Пулю стрелок сплюнул в промасленный лоскут кожи, завернул и вогнал в ствол по нарезам, которые и делали винтовку Бейкера самым точным оружием того времени. Окончив, Шарп вернул шомпол в гнездо под стволом. Готово.
– Сержант Харпер!
– Сэр?
– Что мы сделаем с этими ублюдками после Нового года?
– Расстреляем к чёртовой матери, сэр!
Дюбретон отвёл взгляд от охающего Потофе, которого шлюхи поднимали на ноги:
– Рискованный шаг, друг мой. Могли пальнуть в ответ.
– Они слишком боятся наших сержантов.
– Можем идти, майор?
Снаружи монастыря собралась толпа. Бабьё, дети, мужчины выкрикивали оскорбления двум офицерам, но, стоило появиться сержантам, как галдёж прекратился. Гиганты шли вперёд, и чернь трусливо пятилась перед ними, не в силах разомкнуть уста от страха. Должно быть, и Патрик, и Больше? очень удивились, встретив равного себе по мощи, думал Шарп, от души желая, чтобы этой парочке никогда не пришлось скрестить оружие.
– Майор! – окликнул Шарпа французский полковник, натягивая кожаные перчатки.
– Сэр?
Понизив голос, Дюбретон спросил:
– Как я понимаю, вы собираетесь спасать женщин?
– Есть такая задумка, сэр. А вы?
Тот пожал плечами:
– Адрадос к вашим позициям ближе, чем к нашим. Да и возвращаться вы будете с меньшей оглядкой… – полковник имел в виду партизан, подстерегавших французов среди северных холмов. – Чтобы разорить это осиное гнездо понадобится, как минимум, один кавалерийский полк…
Он задумался.
– Могу я попросить вас об одном одолжении, майор?
– Слушаю вас, сэр.
– Я нисколько не сомневаюсь, что вы передадите нам наших дам, но я буду чрезвычайно признателен, если вы вернёте нам наших дезертиров…- по-своему истолковав молчание Шарпа, он торопливо добавил, – Нет, не для того, чтобы вновь поставить их под ружьё. Наших негодяев ждёт расстрельная команда. Ваших тоже, полагаю. Кстати, как вы оцениваете свои шансы на успех?
– Они могли быть больше, знай мы, где прячут пленниц, сэр.
– Да уж.
Дюбретон вздохнул и посмотрел в небо, словно проверяя погоду:
– А держалась она молодцом. Я и сам едва не засомневался: действительно мы муж и жена? В конце, правда, нервы у неё немного сдали…
– Трудно пенять ей за это, сэр.
– Вы правы, майор… Странное двустишие… Ритм хромает. Непохоже на мою жену. Поэзию она любит, знает в ней толк и такой промах? С другой стороны, она же не поэт. Да и какой из женщины поэт? Они спят с нами, стряпают нам, ведут наше хозяйство, когда им стихи писать? Напомните, как там: «Губит юности цветенье…»
– Немое заточенье, сэр.
– Да, немое заточенье.
Дюбретон недоумённо поднял бровь и сдёрнул с правой руки перчатку, которую так долго и тщательно надевал:
– Рад был встретить вас, майор Шарп.
– И я, сэр. – улыбнулся стрелок, отвечая на рукопожатие. – Бог даст, свидимся.
– Возможно. При случае передайте от меня горячий привет сэру Артуру Уэлсли. Или правильнее звать его «лорд Веллингтон»?
– Вы знакомы, сэр?
– Учились вместе в Анжере. Забавно, да? Вашего лучшего полководца обучали военному делу во Франции.
Было видно, что этот факт очень развлекает Дюбретона.
Шарп встал навытяжку и церемонно отдал честь. Ему понравился Дюбретон.
