Караульные бдели на стенах обоих укреплений, и это было странно. Неужели Потофе полагал, что, получив заложниц, враг уберётся восвояси?
Ландшафт на западе, складчатый до невозможности, хотелось растянуть и прогладить. Солнце коснулось вершин холмов, но долины, подёрнутые всё тем же туманом, тонули во мраке.
Перейдя на северную сторону крыши, майор окинул взглядом дорогу к перевалу. Ни следа фузилёров. Впрочем, глупо было бы ждать их так рано.
– Будете, сэр?
Он повернулся. Стрелок (судя по акценту, немец) предлагал ему дымящуюся кружку с чаем. Выходцы с континента быстро перенимали любовь к ароматному напитку у сослуживцев – островитян.
– А вы?
– У меня есть ещё, сэр.
– Спасибо.
Чашка обжигала пальцы даже сквозь перчатки. Германец ушёл к флагу. На полотнище сверкали капельки росы, солнце просвечивало сквозь тонкую ткань. Лоскут материи, олицетворяющий всё, за что они сражаются.
Шарп отхлебнул из кружки и блаженно прикрыл веки. Минута покоя, чашка горячего чая, заря… Как мало надо порой для счастья.
Его уединенье нарушила тихая поступь. Лелея надежду, что неизвестный уйдёт, Шарп отвернулся вправо. По склону брели возвращавшиеся из лощинки солдаты, нагруженные вещами.
– Ричард?
– Жозефина?
Она сбросила с головы отороченный серым мехом капюшон и робко улыбнулась:
– Можно?
– Конечно, можно. Не замёрзла?
– Немножко. С Рождеством, Ричард.
– И тебя.
Шарп кожей чувствовал, как все стрелки на крыше уставились на них двоих.
– Почему бы нам не присесть?
Они уселись прямо на черепицу в шаге друг от друга. Жозефина повела носом:
– Чай?
– Да.
– Поделишься?
– С удовольствием.
Взяв у него оловянную посудину, португалка сделала глоток. Небрежно укорила:
– Я думала, ты вернёшься ночью.
– Занят был.
Он заходил к заложницам, но, видя, что дам уже обхаживают три лейтенанта, не задержался надолго, убедившись лишь, что у них всё в порядке и ещё раз заверив, что в самом скором времени они вернутся к мужьям. Его позабавила непоколебимая уверенность дам в неотвратимой смерти обидчиков. Но женщины умели быть и благодарными: Шарпу пришлось по их настоянию составить список дезертиров, которые обходились с пленницами прилично, и пообещать, что попытается избавить тех от виселицы. Принимая от Жозефины чашку, майор невинно поднял бровь:
– А, что, разве меня приглашали?
– Ричард! – она засмеялась. Куда девалась робкая скромница… – Ты помнишь, как мы познакомились?
– Твоя лошадь потеряла подкову.
– Ты был такой сердитый и неприветливый. – она отобрала у него чай, – Важный, как гусак.
– Я и сейчас такой.
Жозефина подула в кружку, прежде чем отпить, и серьёзно спросила:
– Когда-то я предсказала тебе, что однажды ты станешь полковником и будешь до жути пугать своих подчинённых. Предсказание сбывается.
– Я их пугаю?
– Лейтенанты при твоём появлении едва в обморок не упали. Кроме мистера Прайса, но он-то тебя знает близко.
– И, без сомнения, желал бы узнать поближе тебя?
– Желал бы. А кто это одноглазое чудо-юдо в капитанском чине?
– Один английский лорд, чудовищно состоятельный и чудовищно щедрый.
– Правда? – она оживилась, но поняла, что Шарп её дразнит, и засмеялась.
– А ты – леди Фартингдейл…
Она повела плечами под плащом, как бы говоря: это чудной мир.
– Он волнуется?
– Очень.
– Правда?
– Правда.
– Прелестно.
– Ему мнится, что тебя насилуют каждый божий день.
– Не так уж он неправ. Самозваный «полковник» Хейксвелл строил планы на мой счёт.
– И как?
– Я поведала душещипательную историю о больной матушке и, кстати, не соврала. Поразительно, но Хейксвелл купился. Никто меня не тронул. Зато каждый вечер он являлся и рассказывал о своей матери. Бесконечная тягомотина! Я, само собой, поддакивала, говорила, что его мамочке повезло с таким любящим примерным сыном. Он млел и не мог наслушаться.
Шарп ухмыльнулся. Сдвиг Хейксвелла относительно матери был ему отлично известен. Играя на сыновних чувствах Обадии, Жозефина не могла получить лучшей защиты.
– Что привело тебя в Адрадос?
– Я же сказала, помолиться. Моя матушка хворает.
– Не думал, что ты так сильно её любишь.
– На дух не переношу, и она мне платит тем же, но она и вправду больна.
Жозефина допила чай и поставила чашку на парапет. Лукаво покосилась на Шарпа:
– Ладно, вру. Хотела вырваться из-под опеки Огастеса на денёк.
– Сама?
– Ну-у… нет. С неким очаровательным капитаном. Увы, Огастес навязал нам третьего лишнего…
Невообразимо долгие ресницы, волшебный овал лица, пухлые губы…
– Я его понимаю.
Она кивнула:
– Огастес влюблён в меня.
– А ты – в него?
– Ну, что ты. Он, конечно, милый.
– Милый и состоятельный?
– Очень состоятельный. И даже больше. Отказа мне ни в чём нет. Он поначалу хорохорился, но я заперла дверь в свою спальню на пару ночей, и теперь Огастес как шёлковый.
Шарп зыркнул по сторонам. К счастью, часовые находились далеко и откровений Жозефины услышать не могли. Звякали ножи и миски перекусывавших на галереях стрелков. Фузилёров всё ещё не было.
– Я так рада видеть тебя, Ричард!
– Ты была бы рада любому, кто вытащил тебя из лап Хейксвелла.
– Нет, именно тебя. С тобой мне легко и нет нужды лгать.
– У тебя много друзей. Я тебе для этого не нужен.
– Ты знаешь меня, как облупленную, но никогда не пытался осуждать.
– А они осуждают?
