– Дадут тебе, Жан, паровой мушкет.
– А что, и дадут! – запальчиво сказал Жан, – Паровая пехота! Звучит! Так и будет. Да уже есть, сами же видели!
Его собеседник со вкусом потянулся:
– От чего, от чего, а от паровой шлюхи я бы сейчас не отказался!
Наверху грохнуло, и на снег перед лазом рухнул обломок стены. Куривший трубку выдохнул дым и заметил:
– Было бы неплохо, если бы они завалили нам эту дыру.
– Было бы неплохо вернуться обратно в Саламанку.
В отдалении послышались шаги. Жан выглянул в проход и быстро предупредил:
– Офицер.
Вполголоса выругавшись, солдаты одёрнули шинели и приняли позы, наиболее соответствующие, по их мнению, неусыпному бдению на посту. Лейтенант остановился около пушки:
– Как вы тут?
– Всё в порядке, мсье. Англичане десятый сон смотрят, а мы маемся.
Лейтенант поковырял ногтём сплющенный гвоздь в запальном отверстии:
– Всё когда-нибудь кончается, ребята. Ничто не вечно.
– Вот и они нам то же твердят, мсье. – курильщик постучал чубуком по черепам.
Лейтенант с любопытством взглянул на кости:
– Не страшно?
– Уже привыкли, мсье.
– Хорошо, что привыкли. Наверху восемь орудий, их них четыре гаубицы. Бабахать начнут через час.
– И что тогда, мсье? – осторожно поинтересовался Жан.
Лейтенант выдержал драматическую паузу и осклабился:
– И ничего! Охраняем пушки и наблюдаем за атакой!
Солдаты повеселели. Кто-то другой будет сражаться. Кто-то другой будет умирать.
Обещанный лейтенантом час в подвале тянулся медленно, а для канониров пролетел птицей. Пушкари разложили инструмент: прибойники и банники, прокольники и вёдра, фитили и запалы. Гаубицы неприлично короткими стволами нацелились в небо. Дистанция была короткой и, пока офицеры ломали копья, сколько класть пороха, рядовые безучастно вертели в руках шуфлы на длинных ручках.
Зарево далёких огней на востоке обманывало часовых стрелков на верхушке сторожевой башни ложным обещанием рассвета. Они чертыхались, но обманывались вновь и вновь. Четверым французам, мёрзнущим в подвале со стеной из костяков, мерещилось, что утро не наступит никогда. Один из них встрепенулся:
– Слышали?
– Что?
– Шорох какой-то.
Прислушались. Молодой предположил:
– Крыса?
– Помолчи, а?
Жан, чей задор давно иссяк, облокотился на колесо лафета и вяло сказал:
– Крыса, наверняка. Их тут, должно быть, тысячи. Ну и слух у тебя. Я вот ни черта ни слышу из-за гупанья наверху. Что у них там происходит? Марди Гра?
Полковник-артиллерист приехал в монастырь лично проследить за подготовкой:
– Сколько пороха положили?
– Полфунта, сэр.
– Много. Ладно, подтеплит стволы.
Полковник вошёл в часовню, где два двадцатифунтовика устремляли жерла на замок сквозь пробитые в стене бойницы:
– Стрелки не беспокоят?
– Нет, мсье.
– Будем надеяться, у чёртовых насекомых кончились патроны.
Офицер разгрёб ногой строительный мусор, под которым обнаружился вделанный в пол кусок гранита. Вершина обломка была отполирована. Типично испанская безалаберность – начинать стройку, не выровняв место. Да и вообще, на кой чёрт строить монастырь в такой глуши? Неудивительно, что монахини дали отсюда дёру.
Рассветало. Полковник вернулся к гаубицам и потёр ладони:
– Попробуем, а? Могу спорить, будет перелёт!
Капитан предупредил лейтенанта на крыше. Четыре пальника опустились к казённикам. Гаубицы подпрыгнули и плюнули в небо дымом. Лейтенант с крыши оповестил:
– Перелёт двести метров!
– А я что говорил!
Утро у Врат Господа. Рык гаубиц, просверк в небе тлеющих фитилей. Гранаты падают на склон, катятся и взрываются, разбрасывая осколки.
Пока пристреливались гаубицы, в дело вступили двадцатифунтовики. Дым перемешивался с поднятой сотрясением пылью штукатурки. Ядра ударили в стену замка, и Шарп крикнул:
– Без моего приказа не стрелять!
На северной стене отмашки командира ждали пятьдесят стрелков.
Канонада разбудила тех, кто спал, возвестив, что смерть опять приступила к жатве. Согнутый в три погибели детина, услышав гром пушек, размял задеревеневшие мышцы, дивясь, как только не замёрз насмерть, и нащупал замок семиствольного ружья.
Шарп и Харпер никого не посвятили в свой план. В груде костей было устроено логово. Дно выстлали одеялами, крышей служил стол, ножки которого Харпер подпилил ровно настолько, чтобы лежать под ним плашмя. Когда Прайс проорал приказ об отходе, ирландец незаметно отстал от товарищей и шмыгнул в подвал. Червем ввинтившись в берлогу ногами вперёд, Харпер расставил перед лицом черепа и стал ждать пушечных выстрелов.
Холод пробирал до костей. Иногда Патрик впадал в полусон, просыпаясь, слышал голоса и прикидывал, сколько в оссуарии французов.
Пушки подали голос, и Харпер осторожно взвёл семистволку.
Побрякивающие во время канонады старые кости не интересовали французов. Четыре солдата пялились в дыру, гадая, куда попадёт картечь.
Харпер примерился и, кряхтя, встал. Кости и стол оказались тяжелее, чем он думал. Юный новобранец оглянулся первым и с ужасом увидел, что мёртвые восстают! Другие караульщики повернулись на вопль юнца, заглушённый потусторонним рёвом, как вдруг из груды останков что-то ослепительно полыхнуло. Двое умерли мгновенно, третьему пуля разорвала грудь. Только на зажмурившемся новобранце не было ни царапины.
Под хруст лопающихся костяков Харпер выкарабкался к пушке.
– Не дёргайся, парень!
Новобранец открыл глаза и успел заметить летящий на него приклад. Сознание помутилось.
Придержав обмякшего парнишку, ирландец проверил остальных. Ни один из них не представлял угрозы, и Харпер занялся коридором.
Тихо. Ни тревожных воплей, ни шагов. Вполголоса извинившись перед усопшими, сержант налёг на стену костей и понатужился. Слежавшиеся останки поддавались плохо, но, в конце концов, закачались и ссыпались в проход. Ступая по трескающимся костям, Харпер подгрёб их так, чтобы баррикада превышала его рост и тогда в глубине прохода раздались приглушённые голоса.
Харпер вернулся к пушке. Около умирающего он подобрал трубку, раздул тлеющие угли и поспешил к своему убежищу.
Там со стены свисала косичка скрученных запальных шнуров, уходящая вверх, под пол восточной части монастыря, где покоились бочонки с порохом. Три долгих часа понадобились ирландцу, чтобы упрятать их
