— Да уж, мои родители тоже с именем повеселились, — продолжала гостья, не обратив ни малейшего внимания на мой маленький бунт.
— А что с твоим-то не так? — заинтересовалась я.
— Так самое что ни на есть элорийское имечко. В наших краях так детей не называют.
— И откуда ты родом?
— Местная, — широко улыбнулась Инесса, устанавливая на столик трехстворчатое зеркальце и оглядывая меня пытливым взором. — По заграницам, конечно, помоталась, пока ремеслу цирюльному обучалась… Потом возвернулась — тут уж и имя мое ко двору пришлось.
С волосочесами раньше мне говорить не приходилось. Поэтому бесхитростный рассказ мастерицы меня не на шутку увлек.
— Князь Влад просил тебя в порядок привести. Ты не думай, я стольких княжон одевала, причесывала…
— А тут, вишь, к дуре деревенской приставили, — невесело усмехнулась я.
— Не сомневайся, — вооружилась Инесса громадной волосяной щеткой, — когда мы с тобой закончим, царевичи с королевичами в очередь становиться будут, только чтоб одним глазком на тебя взглянуть.
— Оно мне надо? — испуганно ойкнула я.
— Надо! — прервала мои метания мастерица. — Красота — это главное наше, бабское оружие.
Что на это возразить, я не знала. Поэтому просто расслабилась, позволив делать со мной все, что посчитает нужным эта странная женщина. Она бормотала что-то о текстуре кожи и цвете глаз, об оттенках одежды, которые наилучшим образом подойдут к моим волосам, а я думала о неизвестности, которая поджидает меня в будущем.
Один только раз встрепенулась, когда услыхала над ухом лязгающий звук ножниц. То умелица подравнивала мне кончики, выбивающиеся из прически.
— Ш-ш-ш… Не дергайся, — прошептала Инесса успокоительно, сметая на стол почти невесомые завитки. — Так оно ладнее будет.
Я прикрыла глаза и, кажется, задремала под убаюкивающую трескотню кудесницы. Даже легчайшие прикосновения кисточек к скулам, подбородку, губам не вызывали неприязни. Мастерица свое дело знала.
Потом меня одевали. Будто ниоткуда явились смешливые девицы в одинаковых мышиного цвета нарядах — видно, подмастерья. Их быстрые легкие руки споро стащили с меня одежду, обтерли сразу покрывшуюся гусиными цыпками кожу душистыми маслами и обрядили меня в обновки. Ёжкин кот, я до сего часа и не подозревала, сколько благородные франкские дамы барахла на себя напяливают для того, чтоб так выглядеть. Ну, будто полураздетыми. А то, что меня рядят по новейшей иноземной моде, сомнений уже не вызывало. Льнущее к телу белье, расшитое шелком, нижнее платье, верхнее платье, плоеная растопырчатая юбка… Ну будто бы луковую шелуху обратно на овощ прилаживают — слой за слоем… А ворот-то низковато: груди топорщатся, будто осадные орудия. Руки сами собою дернулись срамоту прикрыть, да одна из девиц накинула поверх струящийся кусок ткани.
— Госпожа Инесса, не знаю, как эршап получше приладить…
— Отойди, я сама. — Мастерица ловко заколола драпировку над моей ключицей и вскинула руки, будто в восхищении. — Красота! Запомни, твой цвет — голубой. С таким тоном кожи…
— Ой, беда! — раздался писк откуда-то снизу.
Я скосила глаза. Сидя на корточках, одна из подмастерий на полу раскладывала несколько пар изящных светлых туфелек.
— В чем дело? — строго спросила Инесса.
— Больно уж ножка у нашей барышни мала, не знаю, что и подобрать.
Инесса по-простому опустилась рядом с подчиненной, бормоча под нос какие-то цифры.
— А ведь правда — кукольный размерчик. Может, ее на котурны поставить?
— Сама на ходулях прыгай, — обиделась я. — Босиком пойду.
Девицы захихикали.
— Давай-ка, Маришка, беги в кладовую, — решила Инесса, поднимаясь. — Достань шкатулку светлого дерева.
— Ту самую? — присвистнула Маришка, отряхивая колени. — Я мигом.
И скрылась за дверью.
— Огня вели принести, — прикрикнула вдогонку мастерица. — Вечереет.
Прислужники, внесшие в горницу два разлапистых шандала, опередили нашу посыльную буквально на минуту. Пока я моргала глазами, привыкая к изменившемуся освещению, мастерица извлекла из коробки полупрозрачные, вроде как слюдяные туфельки с небольшими устойчивыми каблучками.
— Пробуй, — велела она мне, ставя на пол обувку.
Я ступила вперед, немного приподняв подол. Туфли охватили ступни подобно второй коже.
— То, что надо, — решила Инесса. — Дело сделано.
— А оценить работу не нужно? — спросила я. — В зеркальце глянуть так и не дашь?
— Ой, да насмотришься еще, — заюлила Инесса, давая знак девицам.
Я прислушалась к себе. Ощущения скорее приятные, будто всю жизнь в эдаких шелках по двору расхаживала. Тем временем суетливые подмастерья собрали пожитки и, щебеча, вылетели из горницы, подобно стайке сероперых воробушков. Их командирша замыкала процессию. Я с хрустом потянулась, раздумывая, успею ли перекемарить еще часок-другой в ожидании. Бочком присела на край лежанки, уже примериваясь поваляться всласть.
— Куда? Куафюру помнешь! — остановил меня окрик от двери. — Теперь до праздника только сидеть.
— Я устала, — тихонько заныла я. — Что ж теперь, все время ходить, будто оглоблю проглотила?
— Потерпишь, — сказала, как отрезала. — Красота жертв требует.
Вот на все у бабы готовый ответ припасен! Жизнь-то у нее какая легкая! Думать ни о чем не надо — на все готовое решение: красота — оружие, благолепие требует жертв, баба должна быть пригожей. Все. На большее Инессиной мудрости не хватит, но ей и того в избытке.
Мучительница стояла у двери подбоченясь. Мне ничего не оставалось, как вытянуться в струнку и ожидать, пока она наконец-то покинет помещение. А там поглядим, как время коротать.
А потом в горнице я осталась совсем одна и с удивлением поняла, что спать совсем не хочется. А хочется посмотреть на себя и самой составить мнение о новом обличье. Я ринулась в смежную горенку, где, как я помнила, было зеркало. Точно — было, я же еще утром на себя любовалась. На свои синяки подглазные да губы заветренные.
Утром… А кажись, с десяток лет с того времени пролетело, столько всего сталось…
Только вот сейчас глухая стена была пуста. Лишь чуть более темный тон покрытия указывал место, где раньше висело зеркало. Ёжкин кот, что ж у меня ничего как надо не получается?! Я топнула ногой в расстройстве и замерла. А интересно, стены-то в тереме княжеском из чего делают? На какой такой материал все эти штукатурки пестроцветные прилаживают? Небось прямо на дранку. А то как еще объяснить, почему это в убиральне звукозащиты никакой нет? За стеной явно шла какая-то беседа, отголоски которой доносились сюда. Я приложила ухо к стене. Слышимость была просто великолепной. Ленивые интонации одного из собеседников заставили мое сердце тревожно биться. В двух шагах от меня, в соседней комнате, находился Влад. А второй голос был женским. Я вся обратилась в слух. Беседа велась на современном франкском наречии, которое я понимать понимала, но сказать что-нибудь не решилась бы. Иравари говорила, что у меня для этого говорения речевой аппарат не приспособлен. Ну вроде мягкости ротовой недостает. Собеседница Влада, видно, этой мягкостью обладала в избытке. Любо-дорого было вслушиваться в гортанные переливы чужого языка. Слова лились потоком, вот только в выражениях барыня ни капельки не стеснялась.
— И вы предпочли мне какую-то уличную моську! — донеслось до меня.
— Эта бродяжка обладает тем несомненным достоинством, коего вы, мадемуазель, лишены, — процедил господарь. — Адюльтер графа Воронова с вами…
— Вы подослали шпионов, — ахнула барынька, — рылись в грязном белье, подсматривали в моем будуаре!
