они были непривычно стойкими, инициативными, достаточно гибко маневрировали, смело атакавали и очень прилично стреляли. И несмотря на небывалое мужество японских моряков, победить противника сегодня было просто невозможно. Несмотря на то, что броненосцы атаковали вдвоём шестерых и небезуспешно, несмотря на то, что малые устаревшие крейсера шли на новые броненосцы противника и умудрялись выводить их из строя… Несмотря ни на что.
Победить сегодня было невозможно. Разумом адмирал Того понимал, что ему не в чем себя упрекнуть, но легче от этого не становилось. К тому же постоянно давила мысль о том, как он будет докладывать о поражении императору и министру. Каким презрением окатит флот армия… Невозможно было найти слова, которые позволят им всем понять, что и флот, и сам командующий сделали для победы всё, что в человеческих силах и даже больше… Не поймут и не воспримут. Чтобы понять, нужно было пройти через ад этого боя, побыть среди огня, взрывов, визжащих осколков, волн, захлёстывающих пробоины… Испытать всю ту безысходность от невозможности опрокинуть в волны всех этих бронированных гигантов противника, которые неумолимо и безостановочно засыпали своими снарядами его корабли.
Ведь Того не дал себя обмануть имитацией прорыва вокруг Японии, вычислил время и место истинного прорыва, перехватил русских в самом благоприятном для себя месте. Для победы было сделано всё. Командующий Объединённым флотом не ошибся ни разу. Хотя…
Одну ошибку он всё-таки совершил. Не сегодня. В сентябре, когда порт-артурскому отряду удалось перехитрить японцев и проскочить на соединение с Рожественским. Наверное всё решилось именно тогда…
– Неужели получилось! До последней минуты не верилось, – Эссен совершенно несолидным образом, по мальчишески навалился на фальшборт, – Василий Михайлович, а вы были уверены в успехе?
– Да подождите, Николай Оттович, ещё ночь впереди. Миноносцев у японцев ой как много!
– Боитесь, что накаркаю? – весело посмотрел каперанг на Соймонова, – Да впервой что ли нам сквозь миноносцы продираться. А тут не Артур – открытое море, пойди найди нас в темноте, тем более, что без огней мы ходить научились. Неет! Вот уж миноносцев я не сильно боюсь.
– А чего сильно?
– Да не знаю даже. Может бардака нашего непобедимого. После боя запросто приборы могут вместо того, что положено год рождения микадо показывать. Разбредёмся в темноте. А то и тараном друг другу в борт угодить можем.
– Ну вы уж слишком сгущаете краски. Всё же главное сделано, идём во Владивосток. С победой идём.
– Вы думаете? – прищурился Эссен, – уверены, что наш успех можно назвать победой, которая изменит ход войны?
– Но как же… – Соймонов даже не смог сразу найти слов
– Ну вот пришли мы во Владивосток, Василий Михайлович, что дальше? Мало у нас 'инвалидов', а то и вообще 'калек' среди кораблей? А док там один. И выстроится туда здоровенная очередь. Можете прикинуть через какое время все или почти все суда будут боеспособны? А у японцев судоремонтных заводов больше, чем повреждённых кораблей. Месяц – и они снова хозяева моря. Нужно заключать мир как можно скорее. Кстати о том, что у нас погреба практически пустые вы помните? Или уверены, что во Владивостоке склады так и ломятся от снарядов подходящих калибров? Вот на что угодно спорю, что только когда мы бросим якоря в Золотом Роге, только тогда в Петербург пойдут телеграммы с просьбой эти снаряды нам доставить. И пока их найдут, соберут и отправят… Пока они дойдут по ниточке Транссиба… А ведь и для армии грузы возить надо. Месяца полтора, не меньше.
– Но ведь тогда мы не успеем вернуть потерянное в войне, – лейтенант чувствовал себя как обманутый ребёнок, – Для чего тогда было всё? Ради чего был прорыв, походы, бой в конце концов?
– Ради чего? Ради чести России, ради чести её флота, господин лейтенант и кавалер! – у Эссена задёргалась от волнения щека, – Василий Михайлович, мы с вами люди хоть и военные, но должны, чёрт побери, видеть дальше дульного среза пушки. Неужели мне надо вам объяснять в какую пучину позора рухнула бы наша Родина, если бы наши корабли остались в Артуре и достались бы японцам? Неужели непонятно, что балтийская эскадра без наших броненосцев была бы разгромленна? Как вы думаете стали бы относиться к России в мире после этого? Да мы скатились бы на уровне международной политики в разряд таких стран как Португалия или Сиам. Неужели вам это непонятно?
– Да что вы, Николай Оттович, такие вещи даже я понимаю. Но обидно же – победили и нате вам! Всё без толку.
– А вы каких бы итоговых результатов нашей, честно будем говорить, 'полупобеды' ожидали?
– Ну вернуть Артур, Манчжурию…
– Да? А зачем?
– Ну как… Наши ведь территории…
– И много мы с этих территорий имели? Насколько мне известно, русское золото текло сюда рекой и почти никакой отдачи. А как к нам относились китайцы, помните? Помните! Мы там чужие, Василий Михайлович, нас там не любят. Что и продемонстрировали не раз. И то, что японцев, после их зверств ненавидят ещё больше – слабое утешение. Вот и оставить бы японцам эти проблемы, пусть сами мучаются и с хунхузами воюют.
– Но ведь Артур – незамерзающий порт. Где ещё нам взять на Дальнем Востоке такую базу для флота?
– Да нигде, пожалуй. Петропавловск разве что, но связь со страной там уж очень несерьёзная.
– Ну вот видите! А нам ведь необходим незамерзающий порт на Дальнем Востоке.
– А зачем, позвольте спросить? Нет, не помешал бы, конечно. Но какой ценой? Для чего он так необходим? Сколько золота вгрохали в Дальний? Для чего? Манчжурскими бобами торговать?
– Ваше высокоблагородие! – взлетел на мостик матрос, – Там… Дохтур приказали передать… Старшой отходит…
– О господи! – вздохнул Эссен и они вместе с Соймоновым перекрестились, – Василий Михайлович, я отлучиться сейчас не могу. Сходите пожалуйста в лазарет, попрощайтесь с Аполлоном Аполлоновичем от всех нас.
– Конечно, Николай Оттович, – лейтенант, надев фуражку, пошёл вслед за посыльным.
Но Василий опоздал. Тело Дмитриева уже было накрыто простынёй и Александровский только покачал головой в ответ на вопросительный взгляд лейтенанта.
– Неужели так быстро? – недоумённо спросил Соймонов врача.
– Совсем не быстро, Василий Михайлович. Несколько часов он на морфии был, и прдставить страшно, что бы испытал Аполлон Аполлонович, если бы находился в сознании. Почти половина поверхности тела – сплошной ожог. Сразу было понятно, что не выживет.
– Но почему? Почему так быстро? Да и вообще почему? Ведь поражена была толко кожа…
– А кожа такой же орган, как печень или почки. Причём самый большой и тяжёлый орган нашего организма. И если она не функционирует – долго не прожить. Это конечно не сердце, мозг или лёгкие, отказ которых вызывает немедленную смерть, но если кожа не будет выполнять свои незаметные нам функции – тоже долго не прожить… Хотя… Я конечно 'украл' у него несколько часов жизни. Несколько часов адской боли. Морфия было слишком много, сердце не выдержало. Но надеюсь, что Господь простит мне это. Извините, Василий Михайлович, у меня полно раненых… Проститесь так, не открывая лицо покойного. Честное слово, лучше запомнить нашего старшого таким, каким вы его видели раньше.
Василий не стал спорить и, перекрестившись над телом Дмитриева, поднялся на палубу.
– Ты чего такой смурной, тёзка? – окликнул лейтенанта на палубе Черкасов.
– Дмитриев только что скончался.
– Господи! Прими душу раба твоего Аполлона! – перекрестился артиллерист, – Прекрасный человек и офицер был. Мучался?
– Да без сознания всё время. Под морфием.
– Давай помянем старшого, – в руках Черкасова появилась фляжка.
