Хасан беспомощно сопротивлялся:
— Погоди… Я же сейчас хуже пацана, от позора помру…
— Я тебя заново учить буду.
— Погоди, — из последних сил сопротивлялся Хасан. — До рассвета надо уйти…
— Далеко еще… Успеем… — Дуська склонила над ним белое в лунном свете лицо.
Хасан и не спал совсем — только коснулся усталой головой брошенной на камень развилки и тут же снова открыл глаза, но уже солнце стояло над Столбами, утреннее, еще холодное, наискось пробивающее хвою острыми лучами. Но не от солнца проснулся Хасан: в гулкой росистой тишине Столбов ему почудился чужой, но знакомый и страшный звук — где-то лаяли собаки. Не цепные сторожа кордонов и не дворняги- пустобрехи избачей — где-то задыхались в тугих ошейниках, давясь слюной и злобой, овчарки, волокущие за собой на поводке конвоиров.
Донеслись крики и команды, грохнул автоматный выстрел, и тотчас, покрывая собачий лай, залаял мегафон, давясь собственным эхом — только последнее слово „стоять!“ отчетливо докатилось сюда.
Дуська тоже проснулась и села, щуря от солнца припухшие глаза.
Хасан подхватил корону и, заматывая на ходу кушак, полез выше на столб. Оглянулся с высоты и увидел сквозь клубящуюся хвою неровную цепь „черных беретов“ с автоматами наперевес, проводников с собаками и егерей в синих форменках, которые указывали дорогу. В любую сторону, в каждом просвете между сосен мелькали деловитые зеленые человечки с пчелиными жалами автоматных стволов.
Хасан не видел отсюда, как из окруженных „Изюбрей“ выбрасывают солдаты полуодетых столбятников и расставляют лицом к стене с руками за голову, не видел, как бросился Пиночет на офицера и сломался пополам о приклад в поддых, как сцепились врукопашную с „черными беретами“ „бесы“. Не видел, как валится с обрубленными растяжками шатер „Али-бабы“, и под опавшим брезентом ползают, перекатываясь друг через дружку, перепуганные пацаны и выскакивают прямо в руки солдат, как смеху ради шугают собаками мирных „музеян“, как ведут под конвоем пленных столбятников к тяжелым крытым фургонам у Чертовой кухни, как торопливо опутывают егере осиротевшие избы плетеным тросом, и трактор, приседая от натуги, растаскивает их по бревнышку. Всего этого не мог видеть Хасан, но по обстоятельной, хозяйской неторопливости облавы понял, что это конец вольных Столбов.
— Опоздал! — отчаянно крикнул Хасан. — Опоздал! Обдирая в кровь пальцы, он соскользнул вниз. Дуська схватила его за руку:
— Бежим! — она тянула его от облавы. — Все равно ничего не исправишь! Никому ничего не будет, всех отпустят, они же только тебя ищут! Идем, пожалуйста! — плакала Дуська. — По рассохе вниз — там не догонят! Спрячемся в городе — там легко, там никто никого не знает. Бежим, Хасан!
Хасан остановился в растерянности, оглядываясь на Скиталец, и в этот миг оттуда бухнул гулкий, как пушечный, выстрел из обреза. Шум облавы на мгновение смолк, будто все Столбы обернулись туда. Но гавкнул мегафон, по команде загрохотали очередями автоматы, а в ответ нестройно ударили обрезы абреков.
— Их же перебьют всех! — Хасан бросился к стоянке.
Над головой у него визгнули пули, в лицо остро плеснула расщепленная кора. Хасан, пригибаясь за камнями, перебежками вышел к Скитальцу сзади.
Отсюда хорошо видна была цепь солдат — они не ждали отпора, кое-как залегли метрах в ста под стоянкой в редких кустах, за деревьями, за корнями сосен, но все равно были как на ладони у абреков, которые засели в расщелинах больших камней вокруг Скитальца, как на крепостном валу, и сверху поливали солдат картечью. Те били длинными очередями, не видя толком противника — фонтаны стреляных гильз летели в воздух, посверкивая на солнце, а откуда-то из глубины лаял мегафон: „Вторая рота — обходи!“. Две спущенные с поводка собаки рванулись вверх, прыгая по камням, как по ступенькам. Тотчас вокруг них плеснула картечная рябь, и обе, визжа, покатились вниз. На Скитальце привстал Цыган, широко махнул рукой — и навстречу солдатам поскакала с металлическим стуком граната. Ухнул взрыв, зазвенели по камням осколки, и тут же налетело, оглушило эхо от Второго.
Трупов еще, кажется, не было, но „черные береты“ уже оттаскивали под руки раненого. Наложив в штаны поначалу, они теперь все отходили назад и растягивались, чтобы охватить Скиталец вместе со Вторым столбом. Стрелять стали реже, и Хасан перемахнул через открытое пространство к Скитальцу. Абреки стояли на коленях у своих бойниц, выставив наружу обрезы, рядом в фесках лежали поделенные перед боем патроны. Гуляш сидел, привалившись спиной к камню, держась двумя руками за голову, из-под пальцев текла на лицо кровь.
— Кончай пальбу! — заорал Хасан.
Абреки оторвались от прикладов и обернулись к нему. Хасан вырвал у одного обрез и швырнул через камни вниз.
— В войну играем? Или жить кому-то наскучило? Герои, твою мать! Бросай обрезы!
Абреки молча переводили глаза с него на поднявшегося из своего укрытия Цыгана.
— Ты все сказал? — тихо спросил Цыган. В руке у него был морской парабеллум с полуметровым голым стволом. — А теперь вали отсюда, папаша, пока я тебя на месте не кончил!
— Я же приказал утопить все оружие, — с ненавистью глядя, на него сказал Хасан.
— А кто ты такой, чтобы здесь приказывать? Как речи толкать или песенки петь — это ты главный, а как делом запахло — очко заиграло? Так это ты ошибся, папаша, ты с пионерами песни пой, а мы — абреки! Абреки живыми не сдаются — так, ребята? — обвел он горящими глазами абреков. — Ну, давай, беги — трусцой от инфаркта. Считаю до трех: раз… — Цыган поднял пистолет. — Два…
Над самой головой у них веером махнула автоматная очередь, оба пригнулись, и тут же Хасан перехватил длинный ствол парабеллума и всем весом ударил Цыгана лбом в лицо. Пуля ушла в небо, пистолет отлетел в сторону. Цыган рухнул навзничь, закрывшись руками, медленно, со стоном перевернулся, подтянув под себя колени — и вдруг подсек Хасана ногами и прыгнул, пытаясь дотянуться до пистолета. Они сцепились и покатились по земле. Абреки толпились вокруг, растерянно глядя то на них, то вниз за камни, откуда приближались осмелевшие „черные береты“.
Цыган был моложе и сильнее, он пролез пятерней к его горлу и впился пальцами. Сквозь багровые вспышки в глазах Хасан видел у самого лица его победный оскал. Вдруг Цыган дернулся и безвольно упал головой ему на грудь — это Дуська подхватила пистолет за ствол и махнула тяжелой рукояткой, как мотыгой.
Хасан сбросил с себя обмякшего врага и поднялся на нетвердых ногах.
— Бежим! — Дуська отшвырнула пистолет. — Бежим, Хасан, еще успеем.
Хасан оглядел абреков. Те по-прежнему стояли вокруг, сжимая опущенные обрезы, отводя глаза. Хасан поднял с земли корону, отряхнул о колено и надел.
— Куда же я со Столбов, — сказал он. — Других нет.
Он запрыгнул на Скиталец и встал в рост на виду у солдат, подняв руку. Кто-то снизу выстрелил по инерции, пули свистнули рядом, но Хасан не шелохнулся.
Не стрелять! — пролаял мегафон.
— Эй, начальник! — крикнул Хасан, отыскав глазами офицера с матюгальником, рядом с которым поспешал торжествующий Бурсак. — Перед тем, как вертеть еще одну дырку на погонах за эту победу — напиши, а потом повтори на суде, что это я, Хасан, раздал им оружие, и только я отвечаю за вашу кровь! А сейчас они добровольно сдают оружие!
Он обернулся к абрекам и сказал:
— Это мой последний приказ.
Нахал первый встал рядом с ним и бросил вниз обрез. Следом, один за другим побросали остальные.
Солдаты, все еще настороженно держа абреков на мушке, обтекали Скиталец с двух сторон.
— Эй, шпана! Руки за голову — и по одному вниз! А ты — на месте! — пролаял офицер.
— А за мной побегаешь маленько! — засмеялся Хасан. — Твое дело догонять, овчарка ментовская! — Он повернулся и не торопясь пошел ко Второму.
— Стой! Стрелять буду!
Хасан не обернулся.
