случалось. Мордобой по пьяни, мелкие хищения по той же причине, одна попытка суицида от неразделенной любви – вот и весь набор правонарушений на вверенном ему участке. А стоило только вытащить из пруда Спящую даму, так и начались неприятности.
Окончательно проснулся и пришел в себя Петр, уже мчась на «уазике» по антоновскому бездорожью, пугая бредущих на выпас сонных коров, разгоняя кур и чертыхаясь на брехливых деревенских собак. Был соблазн перезвонить Степанычу, чтобы уточнить насчет трупа, но Петр соблазну не поддался. Что звонить, когда через каких-то десять минут он увидит все собственными глазами?..
...Тело лежало вниз лицом, мокрый сарафан задрался, обнажая загорелую ляжку с прилипшими к ней былинками и белым песком, один шлепанец валялся неподалеку, у подножия Спящей дамы, второго не было.
– Приплыли... – Петр присел на корточки, всматриваясь в занавешенное длинными волосами девичье лицо. – Степаныч, это ж никак Настена, Глеба Пирогова дочка?
– Она самая, посудомойкой у нас числилась, а пока не открылись, помогала Сандро на кухне. – Степаныч присел рядом, зыркнул из-под насупленных бровей. – У нее работа в семь утра начинается.
– А сейчас только начало шестого, – Петр глянул на наручные часы. – Что ж она тут делала в такую рань?
– Не знаю. Ее Макар, сторож наш, нашел. Шел после смены на пруд порыбачить и нашел. Петь, – Степаныч коснулся его руки, – а тебе это ничего не напоминает?
Напоминает! Еще как напоминает!
Петр осторожно, преодолевая брезгливость, отодвинул в сторону влажные волосы, принялся изучать Настасьину шею. Так и есть, вот они – следы. Девочку задушили. Или не задушили, а держали за горло и топили... Как тогда, пятнадцать лет назад...
– Видишь? – отчего-то шепотом спросил Степаныч.
– Вижу.
– И что скажешь?
– А что я должен сказать? – неожиданно для самого себя Петр разозлился. – Пугач уже давно рыбам на корм пошел...
– Кто ж тогда? – Степаныч с кряхтением встал, отошел на пару шагов, всматриваясь во что-то поверх Петиной головы.
– Что там? – Петр тоже встал, проследил за взглядом завхоза и вполголоса выматерился.
От пруда к статуе вели следы. Разобрать, чьи они были, мужские или женские, не представлялось никакой возможности – просто примятая местами трава выдавала тот факт, что из воды не так давно кто-то вышел.
– На ноги ее посмотри, – Степаныч отступил еще на шаг, точно боялся, что Спящая дама сейчас сойдет с постамента.
Петр посмотрел. Бронзовые ноги мало того что были влажными, на них виднелся белый, только в пруду водящийся песок, левую лодыжку оплетали водоросли, а по постаменту стекали еще не успевшие высохнуть ручейки.
– Твою ж мать... – Петр, напрочь забыв, что является убежденным атеистом, торопливо перекрестился. – Степаныч, это ж как тогда!
– Вот и я говорю – как тогда, – кивнул завхоз.
– И Пугач сейчас ни при чем.
– Выходит, что так.
– А статую когда установили?
– Вчера.
– Вишь, что делается-то! Как только статую эту выловили, так и началась катавасия. Мишка-то знает?
– Я ему сообщил. Сказал, что прибудет, как сможет.
– Откуда прибудет? – Петр подозрительно сощурился. – Он что же, в поместье не ночевал?
– В город ездил. – Степаныч посмотрел на него удивленно. – А ты, Петь, зачем интересуешься? Думаешь, это Мишка ее?
– Интересуюсь! Интересуюсь, потому что работа у меня такая. Мне по долгу службы нужно интересоваться – кто, где да что. Сам-то ты где был? А, Степаныч?
– Я? Да где ж мне быть? Тут, в поместье. Или ты забыл, что я здесь квартирую? – Завхоз неодобрительно покачал головой, сказал с укоризной: – Я, Петь, конечно, понимаю про работу, но нельзя же так.
– Как – так?
– Нельзя людям так не доверять.
– Одна вон уже доверилась! – Петр кивнул в сторону несчастной Настены. – Может, ты теперь замест меня ее родителям про доверие расскажешь?
Вместо ответа завхоз лишь тяжело вздохнул, и Петру вдруг сделалось совестно. Как же это он не подумал, что Степанычу тоже от всего этого несладко. Он же тоже пострадал от тех событий...
...Клева не было. Петя наслушался рассказов бывалых, нарочно поставил будильник на половину пятого утра, чтобы прийти на пруд еще по росе, с петухами. Завел, проснулся, поборол соблазн выключить будильник и завалиться спать дальше, оделся, стащил из холодильника кусок ливерной колбасы, отрезал хлеба и, прихватив с собой удочку, отправился на рыбалку.
По ровной глади пруда неспешно скользили водомерки, то тут, то там всплескивала рыба, но обещанного клева не было. Причем не клевало только у одного Пети. У первейшего деревенского лодыря и алкаша Митьки Прищепова в пластмассовом ведерке уже плескалось шесть подлещиков и три толстолобика, у Василия Степаныча, некогда учителя истории, а нынче смотрителя старой усадьбы, тоже с клевом все было в порядке, а вот ему, Пете, не везло. Видно, судьба у него такая – невезучая. Вот придет домой с пустыми руками, а мамка начнет ругаться, что он бездельник и лоботряс, что вместо того, чтобы батяне в поле помочь, он занимается всякой ерундой. А принес бы он рыбки, глядишь, мамка бы и не разозлилась, увидела бы, что и от него есть какой-никакой толк. Она бы подлещиков нажарила, а он бы их бате в обед отнес... Да что толку мечтать, если не клюет?
Петя так глубоко ушел в свои невеселые мысли, что, когда над ухом раздалось громкое «му-у-у», едва не свалился в воду.
– Да куда ж вы прете, черти рогатые?! – раздался следом возмущенный голос Митьки. – Рыбу всю распужали! Пугач, железная твоя башка, а ну отгони стадо!
– Не могу! – Пугач, служивший в колхозе пастухом, поправил сползший набекрень картуз, присел на бережку рядом с расстроенным Петей. – Ты ж видишь, жара какая! Всякая тварь к воде рвется.
– Вот точно – тварь!
Митька погрозил Пугачу кулаком, но угроза эта показалась какой-то неубедительной. Может, оттого, что в отличие от малохольного, высушенного самогоном Прищепова Пугач выглядел очень даже грозно: коренастый, широкоплечий, с огромными кулачищами. Вне зависимости от сезона ходил он исключительно в камуфляжных штанах, носил подбитые железными пластинами кирзачи и не расставался с самодельным кнутом, которым играючи перешибал молодые березки. Но самым примечательным и удивительным в облике Пугача была скрытая под картузом железная заплата. Дырку в черепе он заработал по молодости, во время службы в Афгане, а вместе с дыркой – падучую и легкую дебильность. Так говорила Петина мамка, которая работала санитаркой в амбулатории и в медицине разбиралась получше некоторых врачей.
Что такое падучая, Пете однажды довелось увидеть своими глазами. Дело было в сельпо, Пугач сначала о чем-то жарко спорил с продавщицей Зинкой, а потом вдруг рухнул на пол и забился в судорогах. Зинка тогда дико завизжала, с ногами запрыгнула на прилавок, точно увидала живую мышь. А Петя стоял и смотрел, как выгибается дугой крепкое тело, а на синеющих губах закипает кровавая пена. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы в сельпо не зашла мамка. Мамка в отличие от дуры Зинки верещать не стала, сдернула с прилавка не слишком чистое полотенце, велела остолбеневшему Пете крепко держать Пугача за голову, чтобы тот не расшибся, а сама с какой-то невероятной ловкостью сунула скрученное жгутом полотенце между сцепленными, пожелтевшими от никотина зубами несчастного.
