Только поэтому он и не видел, как старый полковник, шаркая и слегка подволакивая ногу, пришел на кухню и устроил там настоящий погром, насмерть перепугав и Хуаниту и Кармен. Только поэтому мальчик ничего не знал о жутком разносе, постигшем двух отдыхавших в тенечке конюхов. И только поэтому он и понятия не имел, что стряслось, когда сеньор Эсперанса в поисках очередной жертвы набрел на идеально круглую клумбу, в самом центре которой покоилась сеньора Долорес. А полковник впал в настоящее неистовство.
За исключением высаженных четыре дня назад на маленьком пятачке в самом центре клумбы черенков, укоренившиеся еще в прошлом году розы, все, как одна, выбросили свои первые бутоны, и выведенный словно по линеечке, великолепно исполненный рисунок предстал во всей своей непристойности. На всю светло-розовую клумбу раскинула свои лучи огромная алая пятиконечная звезда.
Едва увидев ее, полковник побагровел и схватился за сердце.
— Хосе! Где Хосе?! Где этот чертов садовник?!
Сопровождавшая отца сеньора Тереса схватила полковника за руку и потащила прочь.
— Пойдемте, папа, вам нельзя так переживать…
— Уйди, дура! — заорал полковник. — Немедленно его ко мне! Убрать все! Живо! Где эта сволочь?!
Сеньора Тереса попыталась убедить отца, что это — роковая случайность и садовник наверняка не держал в мыслях ничего дурного, но старый сеньор Эсперанса был уже вне себя.
— Ко мне его! Живо! Все убрать! Все! — надрывая горло и сердце, кричал он и вдруг заплакал. — Предатели… Везде предатели… Да будьте вы все прокляты!
Поначалу, когда к пяти часам вечера уставший от целого дня работы под палящим солнцем Себастьян спустился к центральной аллее, он буквально оцепенел. За исключением маленького, еще не распустившегося пятачка в самом центре, все его розы были безжалостно вырваны и брошены в гигантские кучи по краям огромной клумбы. Но отец уже подбирался и к центру.
Непереносимое страдание захлестнуло Себастьяна и доверху наполнило все его существо болью: отец вразвалку топтался прямо по голове сеньоры Долорес!
Себастьян тоненько пискнул, подбежал к отцу и ухватил его за рукав.
— Н-н-не-е…
Тот развернулся, и Себастьян глянул в его глаза и сразу понял, что это не случайность и не ошибка. Отец
— Н-не-е, — решительно замотал головой Себастьян, отчаянно, что было сил, вцепился в отца и попытался оттащить его прочь, подальше от священного пятачка, где среди молодых зеленых черенков было упрятано маленькое тело покойной сеньоры.
— Это ведь ты, гаденыш, сажал… — с ненавистью прохрипел отец.
Себастьян ничего не понимал. Он видел, как сильно отец ненавидит эти цветы, но за что, объяснить себе не мог. Отец ухватил его за ворот, оторвал от земли, и в следующий миг небо и земля поменялись местами, перед глазами мелькнул рубчатый след отцовской подошвы, под ребрами что-то хрустнуло, и свет померк.
На этот раз Мигель решил отправиться в дом Эсперанса на лошади. Ему уже несколько раз обещали выделить машину, но каждый раз новенькую полицейскую «Испано-суизу» получал какой-нибудь другой городок огромной провинции. А теперь, после провозглашения Республики… Честно говоря, Мигель сомневался, что вообще когда-нибудь получит машину.
Нет, в принципе лошадь была неплохая — умная, а главное, ко всему привычная. Как утверждал Альварес, Голондрина когда-то и впрямь напоминала ласточку своей стремительностью, но со временем втянулась в полицейскую специфику, перестала метаться от запаха крови и выстрелов и начала смотреть на все окружающее свысока, так, словно всему знала настоящую цену.
И все же теперь, в разгар двадцатого века, когда и алькальд, и прокурор, и судья имели положенные им по статусу служебные автомобили, начальник всей городской полиции лейтенант Санчес находил для себя довольно унизительным гарцевать на Голондрине. Только особая ситуация, в которой пребывал городок, а вместе с ним и вся страна, заставила его закрыть глаза на возраст и эстетические достоинства этого «транспортного средства».
Впрочем, до усадьбы Эсперанса Мигель добрался достаточно быстро. Спрыгнул с Голондрины, привязал ее к столбу и стремительно поднялся по лестнице на террасу.
— Привет, Кармен, — на ходу бросил он кухарке. — Где сеньор Эсперанса?
— Ой, господин лейтенант! — всплеснула руками Кармен. — Слава богу, что вы пришли, а то он его убьет!
— Кто убьет? Кого убьет?
— Мальчонку! Пойдемте, я вас провожу, все-таки вы — полиция…
Мигель крякнул и последовал за Кармен.
— А как себя чувствует полковник? — на ходу поинтересовался он.
— Сеньора Тереса с ним не справляется… — вздохнула Кармен и прибавила шагу.
— Из-за Республики? — сразу догадался Мигель.
— Из-за клумбы, — всплеснула руками Кармен. — Представляете, приказал клумбу истребить! Все цветы до единого… Вот мальчонка и попал под горячую руку!
Сокращая путь, Кармен повела начальника полиции прямо сквозь заросли лещины, бегом вывела на открытую площадку, и Мигель сразу все понял.
Этот бугай уже совсем потерял разум и добивал мальчишку ногами. Мигель рванулся вперед, отшвырнул садовника в сторону и присел.
— Дьявол!
Мальчишка весь был залит кровью.
— Что, на каторгу захотел?! — заорал Мигель. — Так я тебе устрою!
Садовник растерянно моргал, словно пытался понять, где он и что происходит. Мигель перевернул парнишку на спину и цокнул языком — пацан почти не дышал. Он приложил палец к шейной артерии: пульс был рваный и грозил вот-вот прекратиться.
— Умрет — посажу, — мрачно пообещал Мигель и вдруг подумал, что теперь мальчишка точно ничего про отца рассказать не сможет, даже жестами.
— Он… клумбу испортил, — шмыгнул носом садовник.
— А я тебе жизнь испорчу! — скрипнул зубами Мигель и повернулся к кухарке: — Кармен! Быстро за врачом.
— А деньги?
— Скажешь, я послал! Ну! Быстро!
Кармен растерянно, как-то по-птичьи взмахнула руками и… все-таки двинулась с места.
— И еще! — остановил ее Мигель. — Сеньора Хуана пригласи.
Кармен кивнула и исчезла в зарослях лещины.
Мигель поднялся с корточек и подошел к садовнику.
— Все, Хосе Эстебан, ты арестован. Можешь жаловаться кому угодно, но я тебя посажу. И за сына, и за жену, и за сеньору Долорес. Обещаю.
Старый полковник пришел не сразу, и по всему его виду было ясно: он не только не чувствует себя виноватым, но даже не считает, что власти вправе вмешиваться в отношения господ и слуг, и уж тем более отца и сына.
— Эх, сеньор Эсперанса, — досадливо процедил сквозь зубы Мигель. — Как же вы допустили? Неужели только из-за цветов?
— Я всю жизнь отдал испанской короне, — процедил старик сквозь зубы. — Я две войны прошел. Эта мразь не смеет плевать мне в лицо!
Мигель мрачно покачал головой.
— Если он умрет, мне придется вызывать вас в суд. В качестве свидетеля, конечно, но придется.
Старик побагровел, хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и пошел прочь, а Мигель машинально сунул руку в карман кителя, достал карамельку, болезненно крякнул и сунул ее в рот. Все шло не так.
Себастьян не знал, что его отнесли домой, совершенно не чувствовал, как его уложили на отцовскую кровать и умыли, не слышал долгой и страстной молитвы Кармен, а затем и сеньоры
