неожиданной ссорой с Тоней. Это было непонятно и больно. В первый раз Юрий не мог понять жены.
Однако прошло и это. В институте Юрию сразу дали место младшего научного сотрудника. Условия для работы в лаборатории оказались превосходными. А вскоре у них с Тоней появилась и комната. Небольшая, неудобная, но своя, отдельная, в которой наконец-то они были по-настоящему вместе.
И это было так необычно и трогательно, видеть Тоню «у себя дома», уходить от нее по утрам на работу, знать, что вечером она снова встретит в дверях… Но вот времени по-прежнему не хватало. Прибор не ладился, и в институте начали уже поговаривать, не снять ли его с плана и не дать ли Юрию другую тему. А это означало конец всему, ради чего он остался здесь, чему решил посвятить свою жизнь.
И Юрий работал сверх всякой меры, даже ночью, когда жена уже спала, отчаявшись дождаться конца его «рабочего дня».
Сначала она его жалела. Потом стала сердиться. Наконец прямо заявила, что так жить нельзя. И он не мог не согласиться с этим, — но что станет с прибором?..
И он просил ее потерпеть, еще неделю, месяц… Однако неделя шла за неделей, месяц за месяцем, а он все так же сидел по вечерам над чертежами или щелкал логарифмической линейкой, или ходил из угла в угол по комнате и думал, думал…
В институте начали уже посмеиваться над Юрием. Тоня больше и слышать не хотела об этой «адской машине». Даже у Юрия начали появляться сомнения. Неужели все бросить, отказаться от своих замыслов? Но ведь прибор так нужен! И минералогам-практикам, и ученым, работающим над расшифровкой структур кристаллических решеток. А если сходить к Цагину? Или он тоже посмеется теперь над неудачами Юрия?
Но Цагин не только выслушал его, не только вник в идею прибора, но и помог самому Воронову увидеть ее по-новому. И Юрий снова, в двадцатый и в двадцать первый раз проверял расчеты. Снова чертил и перечерчивал схему прибора. Снова мерил шагами комнату, стараясь найти ошибку в конструкции. А время летело…
И все-таки настал день, когда прибор прошел последние испытания и получил «путевку в жизнь». Большей радости Юрий не испытывал никогда. Его поздравляли, в его честь говорили речи.
Веселый, возбужденный вбежал Юрий к себе домой:
— Все! Победа! Слышишь, Белка? Работает моя машина! Ра-бо-та-ет! — Он хотел обнять жену и вдруг увидел, что глаза ее полны слез.
Юрий застыл от неожиданности.
— Что с тобой?
Она заставила себя улыбнуться:
— Ничего… Просто устала я… всегда быть одной.
Сразу померкла радость. Юрий опустился на стул:
— Я знаю. Я виноват. Прибор отнимал у меня все время. Но теперь — все. Конец! Теперь и мы повеселимся, Белка!
— Да, милый, давно пора нам отдохнуть.
Но отдыхать и веселиться не пришлось. Прибор Юрия оказался ценнее, чем он сам думал. Им заинтересовались в университете, и Юрию предложили поступить в аспирантуру при кафедре минералогии. Он согласился, не раздумывая. Да и о чем тут думать! Ведь это и было то будущее, о котором он мечтал.
И снова понеслись дни, до предела заполненные учебой и работой. И снова постоянно не хватало времени. И снова ловил он на себе укоризненные взгляды Тони.
Но все проходит. Прошли и эти три года. Юрий защитил диссертацию и получил степень кандидата геолого-минералогических наук. Работа молодого ученого удостоилась высокой оценки. Исследуя магнитные свойства минералов, он нашел новый и очень эффективный путь выяснения внутренного строения кристаллов. Члены Ученого совета единодушно высказались за продолжение этой многообещающей темы.
Юрия опять поздравляли, ему опять жали руки. Но он снова, как и три года назад, спешил домой,
Впрочем, теперь он уже не радовался, как мальчишка. Прошедшие годы сделали его сдержаннее и строже. Не говорил: «Теперь все, конец!», потому что защита диссертации никогда не бывает концом: чем она успешнее, тем более широкие горизонты раскрываются перед исследователем.
И Тоня поняла это без слов. Она не отвернулась, чтобы скрыть слезы, и Юрий не удивился этому. Видимо, ее собственная работа не доставляла ей такого удовлетворения. Но ведь это вполне поправимо, особенно сейчас.
— Ну, что ты, Белка! У тебя все впереди. Сын подрос. Поступай на вечернее отделение института. Главное, чтобы работа была по душе.
— Работа, работа! А жить когда?
— Жить? — Он даже растерялся от неожиданности. — Разве мы… плохо живем?
Тоня усмехнулась:
— Мы вообще не живем. И не жили еще. Совсем! Мы работаем. А жизнь проходит там! — Она кивнула на занавешенное окно, за которым, как обычно, слышалось неторопливое шарканье ног, смех, беспечный говор.
Юрий нахмурился. Этот шум мешал ему всегда. Сегодня же он был просто невыносим.
— Не знаю, что ты имеешь в виду, — сказал он глухо. — Но для меня жизнь — это, прежде всего, моя научная работа. Что же касается всякого рода развлечений и такого вот бессмысленного фланирования по улице, то я просто не умею этого делать. Может быть, это не совсем хорошо. Но ты знаешь, таким я был всегда…
По окончании аспирантуры Юрия оставили на кафедре. К научной работе прибавилась теперь учебная нагрузка. Через год он был уже доцентом. А еще через два, когда его учитель перешел в Академию наук, молодого ученого избрали по конкурсу на должность заведующего кафедрой минералогии и полезных ископаемых.
Новые обязанности, новые люди, а главное, новая проблематика требовали напряжения всех сил. И теперь уже не дни и недели, а целые месяцы летели так, что он терял им всякий счет.
А Тоня? Она не поступила в институт. Зато чрезвычайно увлеклась обстановкой новой квартиры. Потом — приобретением дачи. А затем начались бесконечные телефонные звонки. В квартире стали появляться незнакомые модные дамы.
И тут Тоне предложили поехать в Ленинград на курсы. Юрий ахнул, когда услышал об этом. Но ведь он сам всегда настаивал на том, чтобы она училась. И потом, ей действительно надо встряхнуться, походить по музеям, послушать хороших артистов. Она всегда мечтала об этом, а он так до сих пор и не выбрал времени свозить ее куда-нибудь.
Он сам купил ей билет, помог уложить чемодан, вызвал такси на вокзал. Просил не беспокоиться за них с сыном и даже не подал вида, как дрогнуло его сердце, когда она в последний раз махнула ему рукой из окна вагона.
Работа не давала Воронову думать о разлуке. День был заполнен до предела. Неожиданно выявилось, что кое-кто на факультете не одобряет нового направления кафедры минералогии. Начались неприятности.
Но вечерами в опустевшей квартире его охватывала тоска по жене. И Юрий впервые понял, как грустно было, наверно, ей, когда он до глубокой ночи задерживался на работе. Понял и узнал, что время, которое всегда бежало с ним наперегонки, может вдруг остановиться, и писем можно ждать с таким же нетерпением, как результатов самого ответственного эксперимента.
А письма Тони стали приходить все реже и реже. Потом их не стало совсем. Юрий забеспокоился, решил немедленно ехать в Ленинград. Но заболел сынишка. И в то же время Бенецианов поставил перед Ученым советом вопрос о нецелесообразности разработки на факультете темы Воронова, о передаче ее физикам. С утра до ночи, забыв о сне и отдыхе, Юрий метался между кроватью больного сына и учреждениями, где решалась судьба новой проблемы. Борьба была тяжелой, пришлось дойти до парткома. И все-таки он победил. Выздоровел и сынишка…
И вот тогда пришло письмо. Короткое, в несколько строк:
