— Да? — Воронов заглянул в текст незнакомой работы. Но Бенецианов захлопнул объемистый том, и перед глазами изумленного Воронова предстала радужная обложка, на которой старинной вязью было вытиснено: «Штатное расписание Императорского университета на 1893 год».
— Простите, профессор, что я оторвал вас от важного дела, — сказал Воронов.
— Честь имею! — холодно ответил тот. И вдруг увидел захлопнувшуюся книгу.
— По-о-озвольте!.. — Он быстро метнул взглядом по кабинету. Но Воронов и его спутник уже выходили за дверь.
— Теперь, надеюсь, вы поняли, в чем состоит наша главная трудность? — обратился Воронов к журналисту, как только они вышли в коридор.
Ашмарин кивнул:
— Это же материал для фельетона!
— Ни в коем случае! — возразил Воронов. — Хотя все это, конечно, материал для больших раздумий… До свидания, — подал он руку.
— Вы позволите еще зайти к вам на кафедру?
— Пожалуйста. В любое время.
— Спасибо, Юрий Дмитриевич. — Ашмарин крепко пожал руку и направился к выходу.
Воронов пошел к своему кабинету. Но у двери с табличкой «Партбюро» задержался и после минутного раздумья постучал.
Стенин встал ему навстречу:
— Здравствуйте, Юрий Дмитриевич. Рад вас видеть. Вы мне как раз нужны…
— Вот как! — Воронов с удивлением посмотрел на озабоченное лицо секретаря.
— Да… — Стенин склонился над столом, отыскивая какую-то бумагу.
Воронов молча наблюдал, стараясь угадать, какая новость его ждет.
Стенин был почти ровесником Воронова. Он также пришел на факультет из армии, после окончания войны. Когда-то они вместе ходили на пристань грузить баржи, урывая несколько часов между лекциями и сном. Но по окончании университета пути их разошлись. Стенин уехал на работу в Якутию и возвратился оттуда три года назад, сильно постаревший и больной, но по-прежнему влюбленный в свое дело.
Отношения его с Вороновым, как, впрочем, и с другими сотрудниками факультета, были чисто деловыми. Время затушевало ту непринужденную близость, какая связывает обычно студентов одного курса. Тем более, что и тогда не были они друзьями. Будучи палеонтологом, Стенин не разделял увлечений Воронова физикой. Не одобрял он и резкости его суждений, и чрезмерной замкнутости. Но во всем, что касалось методов работы заведующего кафедрой минералогии и его твердой независимой линии поведения, Стенин был всецело на стороне Воронова, особенно в последнее время, когда, став секретарем факультетской парторганизации, сам почувствовал деспотическую руку декана.
— Да… Так вот какое дело, Юрий Дмитриевич, — снова заговорил он, отыскав наконец нужную бумагу. — На днях Бенецианов уведомил меня, что на следующем заседании Ученого совета он поставит вопрос о перераспределении лаборантско-препараторского состава между кафедрами.
— То есть?
— А вот, изволите видеть. На вашей кафедре, к примеру, вспомогательного персонала почти в два раза больше, чем, скажем, на кафедре геологии.
— Но ведь и объем научной работы у меня в несколько раз больше.
— Да, я понимаю. А вот декан считает…
— Странно. Я только был у него, и он даже словом не обмолвился об этом.
— Ну, в этом как раз нет ничего странного. Что вы, не знаете нашего декана? Зачем ему спорить с вами наедине! В Совете он просто воспользуется «машиной голосования».
— Ясно. Но как можно ставить такой вопрос! План работы кафедры утвержден Советом. И штатные единицы даны мне в соответствии с этим планом.
— Я это знаю, Юрий Дмитриевич. Понятно также, зачем Бенецианову понадобилось ставить сейчас такой вопрос. Поэтому мне и хотелось поговорить с вами до Совета. Попробуем вместе обдумать, как лучше аргументировать возражения.
— Не стоит, Алексей Константинович. У меня есть другие соображения, которые автоматически снимут этот вопрос. — И Воронов изложил идею создания единой общефакультетской лаборатории. Стенин внимательно выслушал его.
— Это, пожалуй, дельная мысль, Юрий Дмитриевич. Но…
— Как к ней отнесутся заведующие кафедрами?
— Да.
— С деканом я уже говорил. Он и слышать не хочет.
— Этого следовало ожидать. Наши заведующие кафедрами, как удельные князья: моя лаборатория, мои коллекции, мои микроскопы…
— Вот я и предлагаю покончить с «удельными княжествами» на факультете.
— Я всецело на вашей стороне, Юрий Дмитриевич. Но придется крепко воевать. И прежде всего с деканом.
— Не понимаю нашего декана. Человек неглупый как будто, а между тем… Ну, что он за свою «персональную» лабораторию держится, это еще куда ни шло. Так ведь он против новых методов исследования, против приобретения факультетом современного оборудования.
— Как понять Бенецианова? По-моему, нетрудно. Человек пережил себя, как ученого. Факт неприятный для каждого. Тем более для такой величины. Ведь он до войны был признанным главой местной школы геологов. С мнением его считались академики. Да и мы с вами учились по его книгам, не так ли? А теперь отстал… Наука идет вперед. А у него, видно, уже ни сил, ни здоровья. Однако привык человек к известности, к власти. Не у каждого хватает мужества признать свою немощь. Главное же — в него верят еще такие гиганты, как Греков. А мнение Грекова, сами понимаете…
— Н-да…
— К тому же, Бенецианов всю жизнь отдал классической геологии. Сжился с ней, убежден в ее непогрешимости. И так же точно, насколько мне известно, считают Греков, Ростов, Егоров. Этим в немалой степени и определяется единство «Негласного совета». Ну, а поскольку Бенецианов всегда был наиболее ревностным поклонником старой геологии, за ним, естественно, осталось нечто вроде лидерства. Отсюда и нетерпимость Бенецианова ко всему, что так или иначе подрывает основы классической геологии. Ничего другого он дать уже не может. Поддержка же Грекова и «Негласного совета» позволяет ему до сих пор оставаться у кормила факультета.
— Да, пожалуй. Но откуда это понятие — «классическая» геология, «чистая» геология? До сих пор я слышал о «чистом» искусстве, «чистом» опыте. Теперь еще и «чистая» геология. А сегодня мой аспирант Ларин вдруг заговорил о «чистой» минералогии…
Стенин вдруг рассмеялся:
— Так это вы, Юрий Дмитриевич, виноваты в появлении «чистых» наук.
— Я?!
— Ну да! Точнее, ваши работы. Вы, так сказать, «загрязнили» геологию физикой. Вот Бенецианов и ринулся защищать ее от физико-математической скверны, беречь ее девственную непорочность. Так появились «чистая» геология, «классическая» геология и тому подобное.
— Вот как! А не кажется ли вам, Алексей Константинович, что эта старая, «классическая» геология отжила свой век?
— Ну нет, Юрий Дмитриевич! Тут уж вы хватили через край. Возможности геологии далеко не исчерпаны. Но то, что она развивается черепашьими темпами, это, пожалуй, верно…
— Тогда почему это так?
— Причин много. И одна из них, если не самая основная, заключается, по-моему, вот в чем. Ведь что ни говори, а темп развития любой отрасли науки определяется теми требованиями, которые предъявляются к ней жизнью, обществом. Это и состояние экономики государства, и его международное положение, и уровень жизни населения.
— Но разве мало требований предъявлялось к геологии?
