— Нет, не мало. И тем не менее все эти требования геология — я имею в виду практическую геологию — удовлетворяла очень быстро и, как правило, целиком и полностью. Возьмите первые годы Советской власти, когда встал вопрос об индустриализации страны. Понадобились топливо, сталь, железо. И наши геологи в короткий срок дали стране месторождения каменного угля и железных руд. Далее, начало развиваться отечественное машиностроение. Понадобились медь, свинец, никель, олово. И геологи опять- таки очень быстро дали богатейшие месторождения цветных металлов. А возьмите сорок пятый год, когда Америка оказалась монопольной обладательницей атомной бомбы. Тогда перед геологами была поставлена задача немедленно снабдить нашу атомную промышленность ураном. И они с честью справились и с этой задачей.
— Все это верно, конечно. Но какой ценой геологи-практики решали подобные задачи? Вы не меньше меня знаете, чего стоила работа наших полевиков. А много ли помощи оказала им наша наука, так называемая теоретическая геология? Да сплошь и рядом ее представители занимались лишь тем, что изучали уже открытые месторождения и строили на этом материале различные теории рудообразующих процессов. Кстати говоря, теорий этих не меньше, чем месторождений, а толку от них… Так что, Алексей Константинович, героизм полевиков, массовый героизм съемщиков, поисковиков и разведчиков — вот на чем выезжала до сих пор геология!
— Ну, может быть, и не совсем так, дорогой Юрий Дмитриевич. Однако все эти задачи решались бы, конечно, проще, легче и дешевле, если бы геологи-практики были вооружены более совершенными теоретическими представлениями.
— Вот именно!
— Но факт остается фактом. Как бы там ни было, а промышленность вовремя получала от геологов все необходимое. А потому и не было тех жестких требований, какие предъявлялись к другим наукам, скажем, к физике или химии. Но теперь времена меняются. И дело не только в том, что все, что лежит, так сказать, под ногами, уже открыто и разведано, — но и в том, что теперь мало иметь уголь, медь, железо, алюминий. Промышленность требует сейчас такие редкие элементы, как тантал, ниобий, церий.
— Да, их-то уж не откроешь с одним молоточком и компасом. Понадобятся знания тончайших процессов миграции атомов.
— Безусловно. И я вполне согласен с вами, что теперь-то и настало время более интенсивного углубления нашей науки. Но именно углубления, — подчеркнул Стенин, — а не сдачи ее в музей древностей. Геология отстала, Юрий Дмитриевич, но не изжила себя, как бы ни называли ее вы или ваши оппоненты.
— Ну, я мог бы поспорить. Однако… — Воронов взглянул на часы.
— Да, время позднее. Что же, будем считать наш разговор не законченным.
— Добрый вечер, Глеб Максимилианович! — Кравец тщательно прикрыл за собой дверь и доверительно подсел к столу Ростова.
— Вечер добрый, — ответил тот, укладывая в портфель бумаги. — Спешу в трест, Эдуард Павлович, на НТС.
— А я зашел поздравить вас с наградой…
— А-а-а! Спасибо. Для меня самого это такая неожиданность…
— Ну, что вы! Если всю открытую вами нефть…
— Нефть не может открыть один человек, дорогой Эдуард Павлович. Это заслуга всего коллектива. И не только нашего.
— Но все-таки! Да, кстати, о коллективе… Я просто не могу не возвратиться к нашему разговору. О Воронове. Вы зря недооцениваете того разлагающего влияния…
— Да бросьте, Эдуард Павлович! Ну, что вы все одно и то же?
— Но теперь он проповедует, что геология вообще не наука. Послушать его, так все наши работы бесперспективны. И он твердит об этом всюду: на лекциях, в студенческих кружках, в частных беседах со студентами, особенно дипломниками.
— Гм… Может быть, потому мы и начинаем испытывать в последнее время трудности с комплектованием аспирантуры.
— Несомненно! Вся талантливая молодежь идет к Воронову или вообще уходит с факультета. Ведь это факт, что студенты все больше теряют интерес к геологии. Я это чувствую.
— В какой-то мере так…
— А все Воронов! Его безответственные разглагольствования о крахе геологии, несовершенстве ее методов и тому подобном.
Ростов раскрыл и снова закрыл портфель:
— Что же, по-вашему, следует предпринять?
— Еще не знаю точно. Пора бы от слов переходить к делу. Модест Петрович подготовил вопрос о сокращении штатов по кафедре Воронова. Не дадут ему нынче и аспирантов. Однако все это мелочи. Нужны более радикальные меры, вплоть до перевода Воронова с факультета.
— Ведь Модест Петрович уже пробовал это сделать в прошлом году.
— Но помешала общая нерешительность. Я и теперь не понимаю Леонида Ивановича…
— Обычно Греков смотрит далеко вперед.
— Но в данном случае… — Кравец покачал головой.
— Что же, я поговорю с ним. А сейчас, прошу прощения, Эдуард Павлович, тороплюсь…
10. БЕЛЫЕ ЦВЕТЫ
Услышав голоса в коридоре, Саша приподнял голову с подушки. За дверью как будто назвали его имя. «Кто бы это?» — подумал он, откинув одеяло.
— Степанов? — переспросила сестра. — Вот здесь он, в седьмой палате.
Дверь распахнулась, и за маленькой щуплой медсестрой Саша увидел плечистую фигуру Ивана.
— Ванюшка! — Он спрыгнул с кровати.
— Вот, полюбуйтесь! — ворчала сестра. — И это больной!
Саша, подбежав к Ивану, обхватил его за плечи:
— Пришел!
— Вот, чертушка! Да ты совсем здоров. А я думал…
— Здоров! Совершенно здоров, Ваня! Помоги мне отсюда выбраться.
— Ты объясни, как попал сюда?
— А разве не знаешь? И все наши не знают?
— Никто ничего не знает. Вчера ведь было воскресенье. А тебя нет и нет. Сегодня только позвонили в деканат из больницы. Ну, я и ходу!
— Спасибо, Ваня! Давай выйдем в коридор… А как там, в нашей группе?..
— Встревожились, конечно. И, знаешь, кто больше всего переживает? Андреева. Ну та, новенькая, которой ты еще конспекты давал.
— Люся! А я и не вспомнил о ней…
— Ты кроме Севериной вообще никого не замечаешь.
— А она, Наташа… тоже что-нибудь говорила?
— Опять Наташа. Я тебе вот что скажу, Сашка. Не стоит она тебя.
— Но ты совсем ее не знаешь, Иван. Ведь она в прошлом году на Вае:..
— Да мало ли что было в прошлом, — перебил Иван. — А вот сегодня спросил у нее, почему тебя нет на занятиях — знал ведь, что в субботу вечером ты к ней пошел — так она сказала: «Только у меня и дел, что за ним следить».
— А, может, у нее были основания так обо мне отозваться. Я в тот вечер тоже… не очень-то хорошо с ней поступил.
— Ну, в этом вы сами разбирайтесь! Лучше скажи, что случилось? — Иван кивнул на забинтованную
