Пользуются тем, что в Европе девочки слабее, потому что носят платья и длинные волосы…
— Так пусть обрежут себе волосы.
— Пусть наденут брюки. Фелек позвонил.
— …Девочки слабее, поэтому мальчики их обижают. А потом еще притворяются, что не виноваты!
И вдруг разразилась буря. Одни топают, другие свистят. Кричат, один громче другого.
— Смотри на нее: будет нас учить!
— В клетку с обезьянами!
— Королевская невеста!
— Жена Матиуша!
— Матиуш, Матиуш, Кот-Мурка, иди за печку мурлыкать!
— Канарейка! Сядь на жердочку и пой!
Больше всех кричал один мальчик. Он даже вскочил на депутатское кресло и, красный как рак, стал орать. Фелек его знал: темная личность, Антек, карманный вор.
— Антек, — крикнул Фелек, — ей-богу, все зубы тебе выбью!
— Попробуй. Видали его — министр! Барон фон Раух! Фелька-сарделька! Забыл, как ты воровал яблоки у торговок? Баран! Баран!
Фелек бросил в Антека чернильницу и звонок. Депутаты разделились на три группы. Одни удирали со всех ног из зала заседаний, а две оставшиеся группы начали лупить друг друга.
Белый как мел смотрел Матиуш на все это.
А журналист быстро записывал.
— Господин барон фон Раух, успокойтесь. Ничего плохого не случилось. Это кристаллизуются партии, — сказал он Фелеку.
И Фелек действительно успокоился, потому что депутаты совсем о нем забыли и дрались между собой.
Ох, как Клю-Клю подмывало спуститься по карнизу из королевской ложи в зал, схватить депутатское кресло и показать этим безобразникам, как умеют драться африканские девочки. Клю-Клю знала, что все это натворила она, ей было жаль Матиуша, что из-за нее у него такие неприятности. Но она не раскаивалась: пусть знают. И что же ей сказали: что черная? Она об этом знает. В клетку с обезьянами? Ну, была, пусть кто-нибудь из них попробует. Невеста Матиуша? Что же в этом такого? Лишь бы Матиуш захотел на ней жениться. Жаль только, что глупый европейский этикет не разрешает ей принять участие в этой борьбе.
Как они дерутся! И это — мальчики. Тупицы, слюнтяи, увальни. Дерутся уже десять минут, и никто еще не победил. Подпрыгивают и отскакивают, как петухи, а половина ударов — в воздух.
И Клю-Клю не выдержала. Она прыгнула, одной рукой схватилась за перила, потом за железную решетку, легко стала на карниз, оттолкнулась; хватаясь за электрические плафоны, ослабила силу падения, перескочила через стол иностранных журналистов и отмахнулась, как от надоедливых мух, от пятерых мальчиков, нападающих на Антека.
— Хочешь драться?
Антек замахнулся, но пожалел об этом. Он получил только четыре удара, а собственно говоря, не четыре, а один, потому что Клю-Клю ударила одновременно головой, ногой и двумя руками. И Антек лежал на полу с разбитым носом, с одеревенелым затылком, с повисшей как плеть рукой и тремя выбитыми зубами.
«Бедные эти белые: какие у них слабые зубы», — подумала Клю-Клю.
Она подбежала к столу министра, намочила в стакане воды платок и приложила к носу Антека.
— Не бойся, успокаивала она его, — рука не сломана. У нас после такой драки лежат день. Вы нежнее, так что ты, наверно, только через неделю будешь здоров. А за зубы очень извиняюсь. О, наши дети гораздо сильнее, чем белые.
42
Смертельно обиженный вернулся Матиуш во дворец. Никогда, никогда ноги его не будет в детском парламенте. Какая черная неблагодарность! Вот награда за его труды, за его добрые намерения, его путешествия, в которых он чуть не погиб, за его героическую защиту страны.
Волшебниками их сделать, куклы им давать до самого неба, таким глупым! Жаль, что он все это затеял. Крыша у них протекала, еда была нехорошая, игр не было! А в каком государстве у детей есть такой зоологический сад? А мало было фейерверков, военной музыки? Газеты для них издают. Не стоило. Эта же самая газета завтра оповестит весь мир, что его назвали Котом-Муркой и Матиушем-канарейкой. Нет, не стоило.
И Матиуш велел сказать, что ни писем от детей не будет читать, ни послеобеденных аудиенций не будет. Он не хочет больше давать подарков. Хватит!
Матиуш позвонил по телефону старшему министру, у него был к министру очень важный вопрос: он хотел посоветоваться, что делать.
— Пожалуйста, соедините меня с квартирой старшего министра.
— А кто говорит?
— Король.
— Старшего министра нет дома, — сказал старший министр, не подозревая, что Матиуш узнал его по голосу.
— Но ведь вы же со мной говорите! — сказал Матиуш в трубку.
— Ах, это вы, ваше королевское величество, ах, очень извиняюсь, но я не могу прийти, потому что я болен и сейчас лягу в постель. Поэтому и говорю, что меня нет дома.
Матиуш положил трубку.
— Врет, — сказал он, расхаживая в волнении по кабинету. — Не хочет прийти потому, что уже обо всем знает. Меня никто теперь не будет уважать, все будут надо мной смеяться.
Лакей доложил о приходе Фелека и журналиста.
— Просите! — приказал Матиуш.
— Я пришел спросить ваше королевское величество, как мне написать в газете о сегодняшнем заседании Пропара. Можно ничего об этом не писать, но пойдут сплетни. Может быть, написать, что заседание было бурное, что барон фон Раух подал в отставку, это значит, что он обиделся и больше не хочет быть министром. Но король не принял отставки, и барон Раух остается министром, а король дает ему орден.
— А обо мне что вы напишете?
— Ничего. О таких вещах не пишут, это нехорошо. Самое трудное, это что сделать с Антеком. Антек депутат, так что выпороть его нельзя. Депутаты могут подраться между собой, но правительство ничего не может им сделать, так как они неприкосновенны. Вообще, ему уже досталось от Клю-Клю, и, может быть, он успокоится.
Матиуш был очень доволен, что не будет написано в газете, как Антек над ним смеялся, и охотно его простил.
— Завтра заседание начнется в двенадцать.
— Это меня не интересует, я не приду.
— Это плохо, — сказал журналист. — Могут подумать, что ваше величество боится.
— Что же делать? Ведь я обижен, — сказал Матиуш со слезами на глазах.
— Так делегация депутатов придет просить прощения у вашего величества.
— Хорошо, — согласился Матиуш. Журналист ушел, он должен был немедленно написать в газету свой отчет, чтобы завтра утром он был напечатан.
А Фелек остался.
— Я ведь говорил тебе, чтобы ты перестал называться Матиушем.
