— Цела, милый, цела! Осколки только удалили да раны зашили. Выздоровеешь – еще плясать будешь.
У Михаила отлегло от сердца. Ведь, услышав об операции, он сначала испугался. И то – кому он, калека, нужен? Родни или знакомых в этом времени у него нет, армия – вся его жизнь. Если комиссуют, податься некуда.
После еды Михаил уснул здоровым крепким сном и проснулся уже вечером.
— Горазд ты спать, летун! — хохотнул кто-то по соседству.
Михаил повернул голову. Палата была малюсенькой – только две кровати и тумбочка между ними. На второй койке лежал парень с забинтованной головой и перевязанными руками.
— Ты кто?
— Раненый, как видишь, сосед твой по несчастью. Ну как сюда попал, ты, естественно, не помнишь?
— Не помню – не в себе был.
— Не в себе! Да ты, как чурка, без сознания был. Меня Андреем звать. Танкист я. Подо Ржевом меня шарахнуло. Танк загорелся, из всего экипажа только я и успел выскочить, а ребята сгинули.
— А я – Сергей и еще вчера был летчиком-истребителем, — кивнул Михаил. Он сперва чуть не назвал свое настоящее имя, да спохватился вовремя.
— Знаю уже, Пелагея Матвеевна сказала.
— Это кто?
— Да санитарка же, она тебя кашей кормила.
— Я не знал.
— Да ты как увидишь – вспомнишь. Она скоро ужин принесет. Сто грамм бы сейчас, а лучше – двести. Курить есть у тебя?
— Не курю.
— Жаль, — тоскливо отозвался танкист. — Слушай, а где тебя зацепило?
— Зениткой подо Ржевом.
— Ха! Так мы и ранены с тобой почти в одном месте, вроде как сродственники теперь.
Отворилась дверь, и вошла санитарка, держа в руках поднос с тарелками и хлебом. Там же – два стакана с чаем.
— Ужинать пора, товарищи ранбольные!
Такое странное словечко Михаил слышал впервые. Санитарка сначала подошла к новенькому, помогла ему приподняться, подперла спину подушкой.
— Сам поешь или помочь?
— Сам попробую.
Голова еще кружилась немного, во всем теле ощущалась слабость, но было уже заметно лучше.
Санитарка поставила на одеяло миску с кашей, жидко приправленной тушенкой. Пахло вкусно.
Михаил неловко орудовал ложкой – уж больно поза неудобная. Но есть-то хотелось! Он и хлеб съел, запивая чаем.
В животе разлилась приятная сытость, и вновь потянуло в сон. Как сквозь вату в ушах, он услышал слова соседа:
— Ну летун и засоня!
— Чего пристал к человеку? — вступилась за Михаила санитарка. — Крови он много потерял. Да для него сейчас сон и еда – лучшие лекарства! Думали – не выживет, да организм молодой, крепкий. Вишь – выкарабкался!
— Да я что – я ничего… Это я так… — оправдывался танкист.
Утром сил прибавилось.
На перевязку явилась молодая медсестричка, поставила на стол лоток с перекисью водорода и бинтами.
Когда стала снимать присохшие к ране бинты, Михаил невольно вскрикнул от боли.
— Терпи, летун, у меня хуже было, — подал голос со своей койки обожженный танкист. — У Тонечки ручки золотые, перевязки хорошо делает. Тонечка, а спиртиком не угостишь?
— У тебя одно на уме, — отшутилась медсестра.
— Это вы, женщины, так думаете – «одно». А закусить?
— Сразу видно, выздоравливать стал, ранбольной! Помнится мне, три недели назад вам не до шуток было…
— Ранбольной! Андреем меня звать! — постарался возмутиться танкист, но у него не очень получилось.
— Постараюсь запомнить! — улыбнулась Тоня. Медсестричка закончила перевязку.
— Выздоравливайте, ранбольные! И ушла.
— Вот едрит твою! Все они тут – «ранбольные, ранбольные»! А мне, может, по имени приятнее! — пробурчал танкист.
Михаил осторожно вытянулся на кровати – после перевязки заныли потревоженные раны.
Когда медсестра снимала бинты, он увидел раны на ноге со швами – четыре штуки насчитал. Особенно беспокоила одна – на бедре, чуть выше колена: здоровая была, сантиметров десять в длину.
Танкист полюбопытствовал, выглядывая из-за плеча медсестры:
— Здорово тебя! Кто?
— Зенитчики! Снаряд прямо в приборную панель угодил! На аэродром сел уже как в тумане.
— Повезло: могли насмерть!
Оба замолчали. Да чего тут возражать? «Косая» рядом совсем прошла. Возьми снаряд на полметра дальше – попал бы прямо в сиденье пилота.
Вечером в палату пришли школьники и устроили концерт художественной самодеятельности. Они пели песни, танцевали, а один серьезный паренек показывал фокусы. Правда, Михаил их из своей тесной палаты не видел, зато песни слышал – дети пели в коридоре. Двери палат были открыты, и лежачие ранбольные слушали их, лежа на своих койках, а ходячие расселись на стульях, кушетках и подоконниках. Особенно понравился «Синий платочек» и «Бьется в тесной печурке огонь» – на «бис» школьники их пели несколько раз, а некоторые ранбольные с удовольствием подпевали.
Хлопали маленьким артистам от души, многие раненые отдавали детям заначенные куски сахара, хлеб. Голодновато населению жилось, особенно детям с их скудными пайками.
Продукты давали по карточкам, имевшим четыре категории. К первой категории относились рабочие оборонной промышленности – они получали 700 граммов хлеба в день; вторая категория включала рабочих других отраслей, а также врачей и учителей, получавших в день 500 граммов хлеба; к третьей категории относились служащие – им полагалось 400 граммов, а старики и дети получали по 300 граммов хлеба в день.
На рабочую карточку давали еще 300 граммов жиров, 800 граммов крупы и 400 граммов сахара в месяц. По карточке же давали и керосин для лампы.
С началом войны цены на продукты на рынках выросли в десять и более раз: буханка хлеба стоила 100 рублей, килограмм сала – 200, картошка – 120, кусок мыла – 40, пара ботинок – 60 рублей. И это при средней зарплате рабочего 430 рублей в месяц.
Денежное довольствие пехотинца в армии было 8,5 рубля в месяц, старшины – 150 рублей, командира роты – 750 рублей, батальона – 850 рублей; командиру полка полагалось 1200 рублей в месяц. Правда, приплачивало премию за уничтожение вражеской техники: летчику-истребителю – 1000 рублей, бомбардировщику за боевой вылет – 500 рублей. За уничтожение танка из противотанкового ружья платили 500 рублей, за подрыв его гранатой – 1000 рублей.
Доплачивали за медали и ордена. Так, за медаль «За отвагу» – 10 рублей в месяц, за орден Красной Звезды – 25 рублей, за орден Ленина – 50 рублей ежемесячно. Туго было и с едой, и с одеждой.
С каждым днем, проведенным в госпитале, Михаил чувствовал себя все лучше и лучше. Прибавлялось сил, затягивались раны. Он уже вставал, ходил по коридору. Правда, если находился на ногах долго, раны начинали ныть.
Сосед-танкист оказался весельчаком – он сыпал анекдотами, рассказывал интересные случаи. К тому