Я осматривал нейтральную полосу — особенно внимательно ту ее часть, что была ближе к немцам, сами вражеские позиции и ближний тыл. На какой-то миг показалось, что увидел блик, причем в кроне одного из деревьев. Если бы блик возник на земле, то это мог быть отблеск перископа артиллерийского наблюдателя или бинокля полевого офицера. Но в кроне?
Я взялся за винтовку. Сначала осмотрел позиции без оптики, потом приник к прицелу. Конечно, оптика приближает и позволяет разглядеть то, чего не увидишь невооруженным взглядом, но она и поле зрения сильно сужает — исчезает широта обзора. Если бы я сразу начал осмотр местности с оптики, запросто мог проворонить кратковременный блеск. Поторопился немец снять чехольчики с оптики, вот и выдал себя.
Я не сводил прицел с дерева. Вроде и сама крона, и ее конфигурация не изменилась. Но очень на то похоже — где-то там, под защитой веток и листвы, укрывается враг, коварный и меткий.
Я периодически отводил взгляд от прицела, иначе взгляд «замыливался».
Точно, немец там! И выдали его птицы. С началом боевых действий зверье и птицы покинули обжитые места. Но только не сороки. К людям они привычны. Вот и сейчас одна перелетала с ветки на ветку и крутилась недалеко от дерева, где засел снайпер. Должно быть, она еще и верещала, но было далеко и потому не слышно.
Как угадать теперь, где именно, на какой высоте снайпер сидит? Просто стрелять по дереву бессмысленно и опасно. И промахнусь, и себя выдам. Немец опытен, на большие дистанции стреляет точно, и на повторный выстрел может мне шансов и не дать.
Я выжидал. Должен же он как-то себя проявить.
Становилось жарко, спину щекотали струйки пота, тело затекло. Хотелось повернуться, сменить позу, но я лежал, терпел и продолжал наблюдать.
И терпение мое было вознаграждено. Чуть — едва заметно — шевельнулась ветка на дереве. Наверное, мешала наблюдать, и немец ее немного отодвинул.
Я мысленно отметил место шевеления ветки и провел от видимой части ствола дерева вверх условную линию. На край ветки немец не полезет — она веса не выдержит. Он должен сидеть ближе к стволу, где ветви потолще. Был бы ветерок, шевеление листьев можно было бы списать на него.
Я глубоко вздохнул пару раз, насыщая кровь кислородом, задержал дыхание, навел прицел в невидимого за ветвями противника и нажал на спуск. Сначала ничего не произошло, но прежде, чем я испытал разочарование, из глубины кроны на землю выпало тело. Есть! Попал, черт возьми, попал! Не меньше четырехсот метров было, и противник за листвой не был виден, но я попал! Редкий по удаче выстрел!
Но через несколько минут немцы накрыли позиции роты минометным огнем. Стреляли долго и ожесточенно. Что, не понравилось? За своего снайпера мстили?
Одна из мин угодила недалеко от окопа, в котором я лежал, так что я на несколько минут оглох. А на душе все равно было радостно. Я ведь, по сути, не снайпер — танкист, а вот попал же!
После обстрела меня подозвал разгневанный ротный. Ох и досталось же мне от него!
— Тебе что, других мест мало?! — кричал он мне. — У меня минометчики троих убили и восьмерых ранили! Завтра переходи к соседям!
И с его правдой нельзя было не согласиться. Уничтожив несколько фашистов, а главное — смертью опытного немецкого снайпера остановив череду убийств наших солдат и офицеров, мы потеряли и несколько своих бойцов. Но такова уж горькая арифметика войны.
Вечером, я, вернувшись в расположение взвода, на прикладе сделал ножом еще одну зарубку. Потом подошел к Кравцову:
— Товарищ лейтенант, ваше задание выполнил!
— Неужели немецкого снайпера снял? — недоверчиво покосился взводный.
— Так точно!
— Расскажи.
И я рассказал о дереве, о мимолетном блике в глубине его кроны, об удачном выстреле. Не забыл сказать о минометном обстреле и потерях в роте, на участке которой я находился, а также о крепких словах в мой адрес командира той роты.
— Что делать, — сокрушенно развел руками лейтенант. — Война! А вот что снайпера снял — молодец! Я к начштаба пойду — доложу.
— А я к старшине — винтовку сдам. Хороша машинка, да не мое это.
— Чудак-человек! Вот и воевал бы с ней.
— Натура не позволяет. Я человек деятельный, а на снайперской позиции неподвижно лежать надо. Часами! Не принуждай, командир, поверь — не мое это дело.
— Как знаешь.
Кравцов, весело посвистывая, ушел в штаб. Понятное дело — докладывать об успехах всегда приятнее, чем о поражениях.
Вернулся он в расположение взвода часа через два и слегка навеселе. Я уже и винтовку старшине сдал.
— Начштаба благодарность тебе передать велел. Жаль, что подтверждение о гибели этого снайпера получить нельзя.
— Так ведь если я его убил, он больше по тылам стрелять не будет.
— Так-то оно так. А теперь готовься: ждет тебя одна неприятная новость.
— Это какая же, командир? Вроде я ни в чем не проштрафился.
— Знаешь закон неписаный в армии? Кто подал идею, тот ее и исполняет.
— Пока не догадался.
— Начальник штаба приказал определить тебя снайпером. Хотя числиться будешь в нашем взводе. Доволен?
— Товарищ лейтенант! Я не снайпер — я же говорил!
— Сержант Колесников! Стыдно! Приказы в армии не обсуждаются — они исполняются. Не слышу ответа!
— Так точно — снайпером.
— Вольно. А не хрен было выпячиваться, Колесников. Сам вызвался, никто тебя за язык не тянул.
— Я же хотел как лучше.
— Забирай у старшины винтовку назад. Впредь думать будешь. Ладно, не горюй. Повоюем теперь и по такому раскладу!
Лейтенант хохотнул.
— Выпить хочешь?
— Не откажусь, раз такое дело.
— Обмоем твою победу и новое назначение.
Кравцов разлил по кружкам спиртное из фляжки. Я выпил, перехватило дыхание. Я думал — он водки налил, а это спирт оказался! Где он его умудрился взять? Не иначе, после штаба в медсанбат завернул, кажется, там у него пассия…
Занюхали и закусили черным хлебом. Кравцов снял портупею с кобурой, бросил на стол.
— Начштаба сказал, чтобы ты себе напарника подобрал.
— Лучше я уж сам.
— Неволить не буду. У меня и так во взводе некомплект, каждый человек на счету. Только сам подумай — кто будет подтверждать твои попадания?
— Это еще зачем? Я не бухгалтер.
— Экий ты! Вот подбил артиллерист три танка — ему награда положена. То же и у летчиков. Каждый полк счет вражеским потерям ведет, а бойцу приятно. И опять — тому же артиллеристу за подбитый танк деньги положены. Знаешь? Невеликие, правда, но и то дело.
О деньгах я слышал в первый раз.
— Я не за деньги воюю — не в них счастье.
— Мы все так считаем, но раз товарищ Сталин распорядился, значит, так тому и быть.
Поплелся я снова к старшине.
