воображаю что придется. Могу закрыть глаза и думать крепко-крепко — так думать, что начинаю видеть все, что захочу. Захочу — поплыву на пароходе среди высоких волн, поскачу на степной лошади без седла и стремян или пойду куда-нибудь на пастбище, где удоды кричат и тонкие ромашки цветут.
Аксюша закрыла глаза. И так сидела, вся пронизанная солнцем.
— Колеса бьют по рельсам. Ветер дует в открытые окна. Грохочут мосты, семафоры подняты. Еду я на Дальний Восток. Жить там интересно и опасно. На КВЖД нападают маньчжурские бандиты — хунхузы — и русские белогвардейцы, корабли со всего света причаливают, золото в ручьях водится. В камышах леопарды сидят, змеи на лианах качаются. А леса такие густые, что без топора не пройдешь, без компаса заблудишься.
Минька приподнялся на локте, смотрел на Аксюшу. У него самого расширились зрачки. Даже завидно стало, что это Аксюша так здорово говорит, а не он.
— В море каракатицы плавают, за камнями осьминоги прячутся — со щупальцами по три метра. Зацапают — не вырвешься. — Аксюша открыла глаза. — Минька, а ты стрелял из ружья?
— Нет, не пробовал.
— А я стреляла. Ватин Гриша давал, из винчестера. Только у меня еще очень плохо получается. Я волнуюсь и дергаю спусковой крючок. Гриша говорит — привыкну, не буду дергать. Я и ствол чистить умею и затвор смазывать. Если поеду на Дальний Восток, на КВЖД, обязательно там белогвардейца или хунхуза выслежу и подстрелю.
— Захочу, Борис тоже ружье купит и научит стрелять, — с некоторой обидой сказал Минька.
— Захочешь — и купит?
— Конечно.
— Это хорошо, когда тебя так любят.
На тропинке к кургану показался Ватя. Он размахивал руками, в которых держал по голубю.
— Купил, Минька, купил!
Красный и потный, Ватя взобрался на вершину кургана,
— Вот, клинтуха купил и вяхиря. Торговался, даже в горле что-то треснуло. За тобой какого оставить? Искал, искал тебя. Гопляк говорит, с Аксюшкой на курган полез. Ну, какого возьмешь?
Минька никогда прежде не увлекался голубями, поэтому в них не разбирался.
— Бери, Минька, вяхиря, — сказала Аксюша.
— А какой из них вяхирь?
— С желтыми разводами на шее, — объяснила Аксюша.
— Верно, — подтвердил Ватя.
— И без тебя знаю, что верно.
Минька принял из Ватиных рук голубя и первое, что почувствовал, — как о ладонь ударилось птичье сердце.
— Ну, пошли, что ли, в голубятню посадим, — сказал Ватя.
Все трое начали спускаться с кургана.
Вечером бабушка и дед собрались в гости к соседям — поиграть в стукалку на копейки.
Дед снял клеенчатый фартук, подстриг ножницами усы и почище отмыл руки от сапожной пыли и ваксы в керосине с тертым кирпичом.
Бабушка, надрывая поясницу, сама выдвинула тугой ящик у комода, вынула из него коробочку из-под ландрина с медными деньгами и гарусный полушалок с кистями. Кисти у полушалка расчесала гребешком и побрызгала духами собственного изготовления, которые она составляла из гвоздик и настурций. Гвоздики и настурции сохранялись в спирту, и спирт приобретал их стойкий запах.
Поиграть в карты, в стукалку, было бабушкиной страстью. Когда к бабушке шли взятки, она молодела от удовольствия — счастливым и промеж пальцев вязнет. Когда взятки не шли — огорчалась и замолкала. Обвиняла в неудачах партнера. Заставляла его для «везучести» или посидеть на картах, или поменяться с ней местами, или тасовать карты левой рукой.
Еще нравилось бабушке раскладывать пасьянсы, загадывая: коли сойдется — никто в семье не захворает, цены на базаре не вздорожают. А коли не сойдется — с кем-нибудь из близких может случиться болезнь, а цены на базаре уж беспременно вскинутся.
В этот вечер, когда дед и бабушка ушли к соседям, Минька вытащил из сарая штангу и, по обыкновению, приступил к занятиям: жим, рывок, толчок.
От каждодневной гимнастики мышцы у Миньки на руках и груди налились упругостью, в движениях выработалась резкость, быстрота. Появилось ощущение веса и силы тела.
Минька выполнял предписания Бориса и чрезмерно не увлекался штангой, а больше налегал на гимнастику и дыхательные упражнения: в жизни надо быть не только сильным, но и проворным, ловким.
У калитки, по обыкновению, собрались на вечерницу Гриша, машинист Прокопенко и все остальные с балалайками и мандолинами.
— Эй, Борис! — постучали они в калитку. — Выходи!
Минька подошел к калитке, вынул из запора шкворень, открыл:
— Бориса нет. Новый фрезерный станок налаживает.
Напротив калитки под акацией, уже осыпавшей спелые цветы, стояла Люба. Как всегда, гордая и одинокая.
5
У Миньки во дворе на высокой треноге укреплен артиллерийский стереоскоп.
Минька, Ватя и Аксюша по очереди взбираются на ящик и прикладываются к стереоскопу — смотрят на бахчи-эльские сады, в которых зреют тяжелые груши «Беребой», «Любимица клаппа» и тонкокожие мясистые персики.
Линзы стереоскопа все приближают. Груши и персики висят у самых глаз. На порченых видны даже червоточины.
Иногда стереоскоп поворачивают на Цыплячьи Горки, на плантации или конечную трамвайную остановку. Минька направил его на церковь и кладбище.
Церковь была с просевшими ветхими углами, с обкрошившимися сбитыми карнизами и ступенями. Колоколов не имелось: их заменяли подвешенные на веревках обода и автомобильные колеса.
Неподалеку от церкви, перед входом на кладбище, сидел на бревне, прогревая солнцем свои ревматические суставы, поп Игнашка. В бархатной скуфейке, в зажиренном подряснике, маленький, кривобокий.
Местные власти давно уже хотели выгнать Игнашку и закрыть церковь, но за него заступились старухи и упросили власти оставить им Игнашку: церковь его на окраине города, никому от нее никакого беспокойства и никакой агитации.
Старухам уступили, но Игнашку предупредили, чтобы молился за советское государство и пролетарское воинство, а не за небесных угодников и отживший режим. Чтобы иконы в церкви оставил с ликами героических русских полководцев — Александра Невского, Дмитрия Донского, князя Игоря, а всем прочим апостолам устроил «со святыми упокой».
Вдруг Минька в глубине кладбища, среди кустов сирени, там, где были склепы, увидел в стереоскоп двух людей, которые вели себя как-то странно.
Один возился с замком у склепа бывшего дворянского предводителя, а другой оглядывался, следил, чтобы никто не показался поблизости.
На земле стояла соломенная плетенка с хлебом, бутылками, копченой поросячьей ногой и лежал узел с тряпьем.
