нем фунты, четверти, осьмушки. Все хотел ее с Эрой Васильевной познакомить.
— Кем она работает? — спросил Тося, чтобы не молчать, потому что знал, что она нигде не работает.
— В институт будет готовиться. Внешторг. Вначале на подготовительное отделение. Не думай, я сам предложил с институтом. Что ж тут плохого? Она способная.
Тося не думал — что тут плохого. Он теперь слушал, как работают двигатели.
Некоторое время ехали молча. Кофе был выпит. Когда проходили стрелки, пустые чашки слегка подпрыгивали. Тося наблюдал, как они приближались друг к другу. Рассказ Скудатина утомил Тосю. Мастер оправдывался, оправдывал жизнь с Ириной Камбуровой и хотел, чтобы Тося понял его, чем-то подтвердил его правоту. Хотя бы своим присутствием. Но Тосе присутствовать становилось все тяжелее. Он не получал от рейса удовольствия. Ему хотелось после случившегося дома между ним и Игорем отвлечься в поездке. Это его любимое — машина на рельсах и он в машине. Путь впереди. День впереди. Потому что скоро начнет светать. Кажется, что ты едешь в новый день, все заботы остались в прошлом. Ты от них уехал.
Чашки соединились, зазвенели. Тося их убрал. Предметы быта.
Начало светать. Отгремели фермы моста. Опять спуск.
Тося проверил, как пишется лента самописцем, поступает ли зарядный ток на аккумуляторные батареи. Продул магистральные краны, чтобы не замерзли. Проверил, нет ли постороннего запаха в электровозе.
Они были в пути уже третий час. Шли густым лесом, постепенно вписываясь в кривую. Тося только что сказал, что он видит зеленый сигнал светофора. Из-за леса выглянуло солнце. Начало слепить. Скудатин на полоску светозащитного пластика накинул согнутый пополам маршрутный лист, чтобы он окончательно перекрыл встречное солнце. Рация сообщила:
— На станции Валки возможна остановка.
Скудатин как-то странно воспринял слова «возможна остановка».
— Никогда раньше там не задерживали. В телеграммах было, что кругом на маршруте норма.
Тося сказал:
— Запросить причину?
— Не надо. Думаю, проверка.
— Какая?
— Бывает. Инспекторская. Или машинист-инструктор подсядет.
— Мог бы и в Москве.
— Бывает, что в пути.
Виктор Данилович замолчал. Тося прислушался, ему показалось, что в высоковольтных камерах что- то заискрило. Появился запах. Тося хотел пойти проверить.
— Не ходи, — сказал Скудатин совсем несвойственным ему голосом.
— Искрит…
— Не ходи! Не смей!
Тося с удивлением смотрел на Виктора Даниловича. И вдруг догадался, он как бы прочитал это в его взгляде: счетчик закорочен… Добавочные деньги за сэкономленную электроэнергию. Но она украдена!
— Ну и что! Да! Деньги, деньги!.. — крикнул Скудатин. Он понял, что Тося догадался о счетчике. — Необходимы, ты понимаешь! — Потом уже спокойно: — Стань у контр
Но Тося не встал за пульт машиниста. Он бросился к высоковольтным камерам, задевая плечами узкий коридор и едва в нем сейчас помещаясь.
— Нельзя на ходу! — крикнул Скудатин. — Опасно!..
Тося изо всех сил рванул сетку той камеры, где искрило. Высыпались из гнезда шурупы. Сетка обвисла, перегородила коридор. Тося еще раз ее рванул, двинул плечом, проделал в ней отверстие. Еще высыпались шурупы. И вот она — закоротка…
Тося не мог сдержать себя от обиды, от горя, презрения, ненависти. Сейчас это был Игорь — неистовый, незамедлительный в поступках. Но если у Игоря цели молниеносно менялись, у Тоси была одна цель — ясная и определенная: никаких и ни в чем больше оправданий мастеру. Вор! Вор! Деньги! Гульдены!
Тося схватил закоротку, где концы с изоляцией, дернул на себя. Электровоз проходил самую середину кривой, его резко качнуло. У Тоси соскользнули пальцы с изоляции…
…В единственный теперь и в последний миг в его жизни ему показалось, что у него в руках сосновые стружки и он не может их удержать в сразу онемевших пальцах. И стружки, как рассыпанные из больших часов пружины, медленно, беззвучно падают куда-то вниз.
Скудатин опустил пантограф, но опоздал.
Он все услышал, что произошло в коридоре перед высоковольтной камерой, в которой он перед рейсом поставил закоротку — «крокодила».
Была тишина.
Поезд стоял в лесу. Шумел ветер в соснах, и негромко текла по земле оттаявшая к утру под снегом вода. В глубине леса свернулся, застыл холодный туман, и лес стоял настороженный, неприветливый.
Скудатин смотрел на поезд, на открытую дверь электровоза, из которой он только что спустился по ступенькам на песчаную насыпь и где у высоковольтной камеры в коридоре лежал погибший Тося Вандышев.
Скудатин побежал, глубоко проваливаясь в талом снегу. Он тяжело дышал, захлебывался в собственном дыхании. Внутри у него все дрожало до самых ребер. Скорее прочь от этого места, от этой машины, от всего, что случилось! Он бежал, разбрызгивая воду, напролом через кусты в лес. Он видел, как он держит в руках голову Тоси и как потом опускает ее снова на пол. Как пытался сделать искусственное дыхание, а под ногами катались погнутые шурупы и все время валилась на Скудатина, мешала ему оторванная Тосей защитная сетка.
Теперь он убегал от мертвого Тоси. Не видеть! Только не видеть!.. Бежать! Прочь от электровоза.
Ветви кустов жестко и больно царапали руки, лицо. Снег сразу же набивался в ботинки. Скудатин потерял шапку и не помнил где — в электровозе, когда делал искусственное дыхание Тосе, или в кустах. Ломился вперед, не оглядываясь и не останавливаясь. Он перестал владеть собой.
Поезд стоял.
Он будто сделался частью леса, частью тишины. Птицы разгуливали по платформам, разглядывали бревна, как живые деревья. От еще горячих двигателей распространялось медленное тепло. Ветер шевелил раскрытой дверцей электровоза, как он шевелил вершинами сосен. В кабине прекратила движение меловая лента, на которой был наколот последний пройденный электровозом километр. Подрагивал от ветра переброшенный через светозащитный пластик согнутый пополам маршрутный лист.
Свалился намерзший за время пути на поезде лед. Мягко погружались в песок тяжелые промасленные капли с букс и осей, с металлических захватов автосцепки.
Сзади поезда томительно одиноко светился красный огонь светофора, показывая, что на перегоне находится состав. Что он, как часть леса, что он неподвижен. Красным светился и контактный провод, по которому будто растекся этот красный огонь светофора.
Заговорило радио. Громко в пустой кабине. Скудатин бросил трубку, и она свободно висела на шнуре, покачиваясь от ветра и изредка стукаясь о стену кабины.
— Машинист поезда пятьсот двадцать пять! Почему занимаете блок-участок? — Голос был нетерпеливым, требовательным. — Машинист! В чем дело? Отвечайте!
Человек, который мог ответить, продолжал ломиться сквозь кусты, сам не зная, куда и зачем.
Электровоз медленно двигался сквозь светофоры. Его никто нигде не задерживал. Равномерно и глухо катились колеса по рельсам, входили в стрелочные переводы и пересечения. Дежурные сигналисты и постовые стрелочники знали о нем, снимали фуражки и долго еще смотрели ему вслед. Электровоз двигался
